Олег Кудрин - Страсть и надежда

Рыч пожал плечами, вышел из кабинета. Кармелита проводила его взглядом, проследила, хорошо ли охранник закрыл дверь, и лишь тогда заговорила.

— Папа… ты знаешь, я много думала… я решила принять твое условие, — сказала, как в прорубь нырнула.

Баро пришлось включить всю силу воли, чтобы промолчать и не сказать, что он уж сам был готов выполнить все условия дочери.

— Я выйду замуж за Миро. Только пусть Максим окажется на свободе.

Баро смутился, опустил глаза. Сейчас еще не поздно сказать дочке, что он и сам, без всяких условий решился дать Максиму вольную. Но нет, нет… Баро окончательно взял себя в руки, посмотрел дочери прямо в зрачки. И в его глазах снова была только суровость, никакой жалости.

— То есть ты твердо решила принять мое условие, Кармелита? Возврата к старому не будет?

— Да. Если ты имеешь в виду мои чувства к Максиму, то да…

— Я имею в виду ту глупость, которую ты принимаешь за "чувства"!

Как же захотелось Кармелите взорваться, запустить в голову отцу стул, нет, пожалуй, стул слишком тяжелый. Да хоть вот эту настольную лампу! Но она взяла себя в руки, сказала подчеркнуто послушно, покорно:

— Я сделаю все, что ты скажешь…

— Ты выйдешь замуж за Миро!

— Я выйду замуж за Миро…

— И дашь мне слово, что никогда не будешь встречаться с этим гаджо!

— Если ты спасешь его, я никогда больше не увижу Максима.

— Я-то свое слово сдержу. И сделаю все, чтобы вытащить его из тюрьмы. А ты?

— И я не нарушу.

Баро вздохнул с облегчением.

— Так-то лучше! Наконец-то ты приняла правильное решение.

— А ты не оставил мне выбора… Лицо отца вновь окаменело:

— Я не оставил тебе выбора? А ты мне оставила выбор? Ты, столько раз обманывавшая меня, сбегавшая из дома… Ты мне выбор оставила? — теперь уж Баро хотелось запустить чем-нибудь в дочку. — Да пойми же ты — все, что я делаю, это не моя прихоть! Я не хочу тебя ломать, но я желаю тебе счастья, и потому никак не могу допустить, чтобы ты продолжала делать глупости!

— Да, папа. Только вся беда в том, что у нас с тобой разные представления о счастье… О моем счастье.

Баро хотел возразить, однако Кармелита не дала ему и слово вставить:

— …Но ты, конечно же, прав! Ты — отец, ты — цыганский отец. И знаешь, как правильно. По-цыгански правильно. Зачем тебе спрашивать, чего хочу я, глупая, незнающая? Да, я ничего не знаю, ничего не понимаю… Тебе не представить, как я мучаюсь. Но я смирилась. Сердце мне подсказывает, что я должна предать, чтобы спасти… И не смотри на меня так. Я дала слово, и я его сдержу! Хотя… В отличие от тебя, я никогда не смогла бы допустить, чтобы пострадал невиновный, — Кармелита ушла, хлопнув дверью.

Баро достал из ящичка портрет Рады:

— И ты меня осуждаешь?

Долго, до боли в глазах вглядывался в фотографию. Но не дождался от Рады никакого знака.

Бережно спрятал обратно, в потайное место, портрет. Позвал Земфиру.

Хотел услышать от нее доброе слово. Но не дождался. А ведь он не сделал ничего плохого. Только добра всем хочет, только добра…

Вспомнились слова, которые нашла в школьном учебнике старшеклассница Кармелита: "Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом?!". Так ей, глупышке, эти слова понравились, целую неделю их повторяла, не понимая смысла. И даже пела на разные мотивы. А Баро слова эти хорошо понял, осмыслил и крепко запомнил. Но всю их мудрость оценил только сейчас.

И все же, все же…

— Я не мог поступить иначе, — сказал он сам себе. А больше его никто слушать не хотел.

Внутренне Форс крепко посмеялся над всеми. До вынесения приговора — считанные часы. Он — представитель защиты, стороны, уже почти проигравшей, спокойно сидит дома, обедает, дочь воспитывает… А его все выискивают.

Вот, ха-ха, что значит, правильно избранная стратегия: лучше пятнадцать минут подождать, чем полчаса уламывать!

Сначала объявился (по телефону, естественно, а не лично) пострадавший Миро Милехин. Сказал, что он уже достаточно здоров, чтобы выступить на суде… в пользу защиты! Неплохо. А потом позвонил Баро. Ничего толком не сказал, просил приехать к нему. Форс про себя хохотнул: а что если сейчас сказать, нет, Баро, вам надо, вы и приезжайте. Но все же решил не наглеть настолько: юристы — люди негордые…

А уж на месте Зарецкий выложил ему все и сразу:

— Леонид, я решил… Сейчас, на последнем заседании мой свидетель даст показания в защиту Орлова.

Форс принял это известие совершенно спокойно. Подумал, как же лучше отреагировать. Судя по твердости, с который Баро сказал эти слова, решение его окончательное. Что ж, в таком случае стоит поиграть в благородную личную преданность: