Олег Кудрин - Кармелита. Роковая любовь

Сколько помнила себя Кармелита, табор все шел и шел, осенью — на юг, весной — на север. Конечно, точнее было бы сказать — ехал. Только так никто не говорил. Была в этом слове — «ехать» — глупая суетливость, намекающая на конечность пути. А табор — он идет.

В пути столько интересного!

Особенно летом. Можно задирать мальчишек, можно заливисто ответно лаять на остающихся позади деревенских собак. Но лучше всего — дождаться привала, чтоб залечь в душистую траву. И втягивать, впитывать в себя всем телом эту знойную, жужжащую летнюю жарынь.

Так проходили медленные детские минуты и даже часы. А там, глядишь, и отец Кармелиты Баро Зарецкий вдруг задумывался: а где ж это его хорошая, его единственная девочка? И начинал выискивать шалунью среди цыганских машин, мотоциклов и старинных кибиток. Да не молча, а с зычным баронским криком:

— Кармелита-а-а!..

Заслышав отца, девочка хитро улыбалась в предвкушении новой игры. Прижав ноги к груди, она сворачивалась в маленький смуглый калачик — ждала, когда же ее найдут. А вот сердце, напротив, начинало стучать предательски громко. И как ни успокаивала его Кармелита, оно гулко выводило размеренную барабанную дробь: «Бум! Бум! Бум!»

Наверняка именно из-за этого громкого стука отец находил ее до обидного быстро — в полминуты. Шел он по-цыгански тихо, не пиная, а поглаживая ступнями матушку-землю, дарительницу вечной дороги. Но все равно сухие, хрусткие стебли отмершей травы выдавали его приход. В предвкушении развязки барабанная дробь в груди становилась быстрой-быстрой: «Бум-бум-бум-бум-бум…»

И вот, наконец, с криком «А, вот ты где!..» Баро хватал дочку-комочек и быстро-быстро бежал с ней к своей лошади, забрасывал ее на седло, сам прыгал следом.

Так начиналась еще одна любимая игра Кармелиты — сумасшедшая скачка по буйным волжским склонам. Топот копыт, свист в ушах, упругий ветер, бьющий в лицо, мускулистая мощь красавицы-кобылки по кличке Ночка и спокойная сила отца-всадника…

Как же не хотелось, чтобы в одно мгновение все это обрывалось! Но…

Зарецкий всегда останавливал Ночку у реки. Вот уже много лет табор Зарецких кочевал вдоль Волги. А часто и за реку забирался (оттого их и назвали Зарецкими). Другие ромы смеялись: «Эй, Зарецкие, что за странная какая любовь к Волге. Любить надо румны-женщину, а не речку!»

Наверно, от этих обидных слов Зарецкие иногда пытались уйти от Волги куда подальше. Однако ж всегда к ней возвращались. Нет, видно не зря столько народов называют ее Матушка-Волга!

А потом становилось темно — наступала ночь. Хотелось чего-то загадочного, страшного. И тогда девочка шла к самой древней кибитке, где лежала-отдыхала прабабушка Ляля-Болтушка. Из детей к ней ходила только Кармелита. Даже мальчишки побаивались старуху (хоть никому в этом не признавались).

Годы иссушили Лялю, когда-то, говорят, страшно красивую. А теперь — красиво страшную. Целыми днями она лежала в кибитке, потирая искривленные старостью руки и ноги. Оживлялась Ляля лишь к вечеру, приняв «глоточек водочки» (только глоточек и никогда больше). Тут-то к ней и приходила Кармелита, и начинали разговаривать обо всем — обо всем. О Боге, живущем в высоком небе, о хитром и веселом цыгане Зубчане, прославившемся на всю Волгу, о жизни, природе, пути, смерти…

А однажды Кармелита захотела узнать о любви.

— Сколько же тебе лет, лачо-хорошая? — удивилась Ляля.

Кармелита подумала, чтоб не ошибиться, и очень уверенно ответила:

— Шесть.

— Тогда понятно, — кивнула старуха. — Большая уже. В следующем году работать начнешь, с бабкой своей — Рубиной, да с другими женщинами гадать станешь…

— Да? — удивилась Кармелита, она не знала, что в ее жизни грядут такие перемены.

— Да.

— Ляля, Ляля! Погадай мне! — защебетала девочка.

— Я своим не гадаю.

— Ну, тогда… научи гадать!

Старуха улыбнулась, раскусив и оценив хитрость девочки.

— Поучить — это да. Поучить — это можно…

Ляля задумалась, выбирая способ гадания.

Кармелита терпеливо ждала, боясь вздохнуть громче обычного.

Наконец Ляля произнесла:

— Неси бумагу, внученька. Да только смотри, чтоб чистая, не изгвазданная!

Девочка убежала и вернулась со старой газетой, в которую раньше была завернута банка сметаны, выцыганенная у селян.

С неожиданной ловкостью Ляля приподнялась и села, скрестив по-турецки ноги. Тут же откуда-то достала поднос и спички.