Мария Воронова - Врачебная ошибка

– Я не знаю.

– Во-от! – Руслан наставительно поднял палец, будто объяснял двоечнику очевидные вещи. – Мы справедливо возмущаемся, если кто-то умрет от аппендицита, нас бесят эти четырнадцать сотых процента настолько, что мы забываем: раньше же было не ноль, а сто! Еще двести лет назад умирали почти все заболевшие, а выздоровления считались казуистикой, демонстрирующей уникальные возможности человеческого организма в борьбе за живучесть.

– К чему эта демагогия? – буркнул Зиганшин. – Я привез жену в роддом не двести лет назад.

– Ну в некоторых населенных пунктах условия в больницах и, главное, дороги до сих пор, как двести лет назад, но ладно, не суть. Вот смотри: первая успешная резекция желудка была выполнена Теодором Бильротом в тысяча восемьсот восемьдесят первом году. Не прошло еще ста пятидесяти лет, а сколько жизней было спасено во всем мире благодаря внедрению этой операции! Так что ты думаешь, первый выживший был его первым пациентом? Уверяю тебя, нет. И Бильрот пробовал, и другие великие хирурги, но больные погибали. Ну и представь, что было бы, если бы их родственники писали жалобы? Корифеи пошли бы улицы подметать, а люди так и умирали бы от рака желудка. Пойми, развитие медицины в целом и развитие каждого врача в отдельности идет трудной дорогой ошибок и поражений, которых всегда больше, чем побед. Сегодня доктор проворонила осложнение родов у твоей жены, но завтра этот опыт заставит ее быть внимательнее, и больше она уже не допустит подобной ошибки.

– Да мне как-то плевать!

– Ой, правда? А кто орал, что мечтает вывести эту кобылу на чистую воду, чтобы она не сломала жизнь другим людям, как сломала вам? Стало быть, не плевать тебе на людей-то?

Зиганшин вскинулся, но понял, что возразить, по существу, нечего.

– Вы столько уже перенесли, что надо подумать о себе, а не о людях, – вдруг вмешался Макс, не следивший, как казалось Зиганшину, за разговором. – Может, и действительно этому доктору не место в профессии, но пусть решают компетентные специалисты, а вас, Мстислав, жажда справедливости окончательно добьет.

– Пока мы тут спорили, все остыло, – сказал Зиганшин.

– Ничего, я подогрею. Будет прекрасно.

Проводив Руслана, гость и хозяин разошлись на покой. Зиганшин вытянулся на уже знакомом диване, закинув руки под голову, и стал думать.

Филиппика Руслана не впечатлила его, Зиганшин не собирался постигать эту демагогию, и даже не хотел напрягаться, чтобы уловить, в чем именно заключалась подмена смыслов в страстной речи друга. Одно дело – развитие науки, а халтура и небрежное отношение – совсем другое. И Руслан сам прекрасно это понимает, просто ему надо убедить Зиганшина не заявлять на врачей.

Другое зацепило его и заставило лежать без сна, глядя в идеально ровный белый потолок новой квартиры друга.

Макс сказал, что месть – ложная цель, хотя бы потому, что после ее достижения в собственной жизни Зиганшина не изменится абсолютно ничего. Но, потратив кучу времени, сил и средств, он уже не сможет просто так расстаться со своими надеждами и вместо того, чтобы сосредоточиться на других задачах, станет считать, что просто эта цель еще не поражена. Душевный покой не снизошел не потому, что в принципе не мог снизойти от того, что врач наказан, а только лишь потому, что наказан мало. Просто надо начать по второму кругу, обращаться в новые инстанции, требовать более сурового приговора. «Вот дадут реальный срок, тогда уж я успокоюсь и заживу!»

К сожалению, этот сценарий выглядел вполне правдоподобно. Зиганшин знавал таких кверулянтов, десятилетиями бомбардировавших суды и прокуратуру разными кляузами, и ни разу не видел, чтобы кто-то из них остановился на достигнутом. Один такой экземпляр даже работал у него в отделе. Это был очень глупый человек, хорошо знавший только свои права, половина его высказываний начиналась со слов: «Федеральный закон такой-то гласит…», и в конце диалога создавалось впечатление, что все законы Российской Федерации написаны с одной только целью – оградить гражданина Ващенко от лишней работы.

Зиганшин сторонился глупцов и скучных людей, поэтому в суть тяжбы Ващенко не вникал, но недавно обратил внимание, что тот стал похож на мнимого больного, полностью сосредоточившегося на своей хвори. Он ничего не делает, никуда не ходит, потому что сквозняки для него губительны, а грубая пища – смерть. Разговоры только о болезни, о том, как двадцать лет назад его смотрел профессор такой-то и сказал то-то, а десять – профессор сякой-то и вынес совершенно противоположный вердикт, и вот кому верить? Лучше всего никому, я столько лет болею, что понимаю в своем диагнозе лучше любого медицинского светила.