Федерико Моччиа - Три метра над небом. Трижды ты

Я молчу, а она мне улыбается. Улыбаюсь и я. Она кажется почти расстроенной.

– В последнее время я не часто была с тобой рядом, не приходила на многие важные для твоей работы мероприятия, даже на заключительную вечеринку в честь твоей программы. Ты меня простишь?

Я не знаю, что сказать. У меня в горле ком. А она продолжает мне улыбаться.

– Уверяю тебя, что скоро я опять стану всегдашней Джин. Рядом с тобой я стану еще сильнее, чем раньше, и с нами будет Аврора. Я не буду робкой и неуклюжей мамочкой, я буду отдавать все силы. А она даст нам еще больше света, ничего у нас не отнимет. Мы будем идеальными, как ты всегда и хотел.

Но я вижу, что на мгновение она становится нерешительной, словно ее посетила какая-то мысль. Потом она снова обретает спокойствие и уверенность во всем, что она сказала. Хотел бы и я быть таким же.

– Любимая, ты просто не могла вести себя по-другому. А теперь думай только о том, чтобы отдохнуть; тогда ты быстро восстановишься, и мы вернемся домой. Самое главное, что Аврора родилась, что с ней все в порядке, и она красавица. – Я ее нежно целую. – Я съезжу домой, приму душ и привезу вещи, чтобы здесь ночевать.

– Нет, не надо, оставайся дома. Все прошло отлично, нет никаких проблем. Если мне что-нибудь понадобится, я тебе позвоню, хотя, думаю, мне ничего не потребуется.

Я настаиваю и в конце концов мне удается ее убедить. Потом я выхожу из палаты и иду на другой этаж, выше, где находится Аврора. Когда я туда прихожу, в коридоре уже никого нет. Я подхожу к стеклу. Там находится медсестра, присматривающая за новорожденными. Она меня узнает и аккуратно берет колыбельку с Авророй и подносит ее поближе, прямо к стеклу. Я ее благодарю, и она отходит в сторону. Аврора не спит, шевелит ручками и время от времени пытается открыть глаза, но это ей не удается. Потом она корчит странные гримасы, как будто ее что-то раздражает или она хочет заплакать. Но это длится только мгновение, она снова становится спокойной и шевелит губами, будто причмокивая. Она прекрасна.

В дверь сто второй палаты кто-то стучит.

– Можно?

– Входите.

В палату Джин входит доктор Фламини.

– Ну как мы себя чувствуем? Все в порядке? Девочка изумительная, и нет абсолютно никаких проблем. Мы сделали все возможные осмотры, взяли все анализы; ни малейшего признака желтухи.

– Хорошо, я рада, спасибо вам за все, доктор.

– Но, к сожалению, мы с вами знаем, что не можем сказать того же самого и о маме.

Джин ему улыбается.

– А это не могло бы, каким-нибудь странным чудом, исчезнуть?

– Да, это было бы прекрасно, но мы не можем полагаться на чудеса. Существует медицина, и мы должны ею воспользоваться на современном уровне. Мы очень продвинулись, и методы лечения совершенствуются все больше. Поэтому я с вами и согласился, с уважением отнесся к вашему решению, но теперь мы должны заняться лимфомой. Вы не хотели испытывать стресс, и я вам ничего не говорил, однако последние анализы и УЗИ, которое мы провели, показывают, что она развивается, она выросла – к счастью, не так быстро, как я опасался, но мы уже больше не можем оставлять ее в таком состоянии. Настало время повести на нее решительное наступление, химиотерапией и радиотерапией. Если вы не против, с завтрашнего дня мы начнем первый курс лечения. За вами будет наблюдать мой коллега, профессор Дарио Милани. Я уверен, что если мы начнем сразу же, то нам удастся быстро ее победить.

Джин на секунду закрывает глаза, пытается набраться смелости.

– Да, но это значит, что я не смогу кормить Аврору грудью?

– Нет, не сможете. Но лучше перевести ее на искусственное вскармливание, чем ждать дальше. Я понимаю выбор, который вы сделали, но уже совершенно не могу недооценивать грозящую вам опасность. Вы в очень серьезном положении, и вы должны сделать это именно ради Авроры.

Из глаз Джин начинают медленно течь слезы. Врач это замечает и передает ей коробочку с платками, которая у него рядом.

– Я знаю, это неприятно, но вы должны сохранять позитивный настрой. А теперь отдыхайте, вы устали. И звоните мне по любому поводу.

В самые разные моменты, даже когда жизнь должна быть только чудесной, а никак не иначе, люди умеют все усложнять. И я, как дурак, – в их числе. Я здесь, у стекла, смотрю сквозь него, улыбаясь так просто и так естественно, почти как слабоумный, с любопытством следя за малейшими движениями Авроры, зачарованный ими. Она заставляет меня вспомнить повесть «Превращение» Кафки – одну из тех немногих книг, которые мне понравились в школе. Я знаю, что сравнивать мою дочь с тараканом совершенно неуместно, но теперь ее неуверенные движения и полное бессилие вызывают у меня ассоциации с этой книгой, хоть это и глупо. Но, может, это сравнение не такое уж нелепое, правда, с небольшим уточнением: на самом деле этот таракан – я. Я лежу на спине, задрав кверху ноги и руки, не имея возможности повернуться, снова научиться управлять своими движениями. Такое ощущение, будто все, что случилось за мной за последнее время, меня обездвижило, словно я застрял в песке. Вот именно: я – словно кит, которого из-за перемены течения выбросило на берег. И я изнываю на солнце, вызывая насмешки какого-то зеваки, которому в это утро больше нечего делать. Нет ничего хуже, чем выронить из рук поводья собственной судьбы и сидеть на необъезженном коне, который мчит тебя неизвестно куда: он потешается над твоим неведением. Или это как будто в ветреный день в одиночестве плыть на паруснике без руля и ветрил. Ты не можешь изменить курс, и тебе не остается ничего другого, как только покорно смотреть, как он несется на скалы. Неужели я действительно не могу ничего сделать?