Федерико Моччиа - Три метра над небом. Трижды ты

– Через несколько месяцев я выхожу замуж.

И вот это мне сказала Баби, еще горячая от нас обоих, от моих поцелуев, от моей любви, от наших вздохов.

– Через несколько месяцев я выхожу замуж.

Словно ее заклинило.

– Через несколько месяцев я выхожу замуж.

Это был всего лишь миг, но у меня сжалось сердце, у меня перехватило дыхание.

– Через несколько месяцев я выхожу замуж.

В тот вечер мне показалось, что все кончено. Я почувствовал себя грязным, глупым, виноватым. Поэтому и решил сказать правду Джин. Я попросил у нее прощения, потому что хотел вычеркнуть из своей жизни и Баби, и даже этого Стэпа, пьяного от рома и от нее. Но существует ли прощение для любви?

– Ты пытаешься понять, когда это произошло?

Голос Баби переносит меня в настоящее.

– Не думаю, что могут быть какие-то сомнения; это невозможно перепутать. Все произошло в последний раз, когда мы с тобой виделись. Когда мы встретились на той вечеринке.

Она смотрит на меня лукаво, словно она снова стала тогдашней девчонкой. Почти мучительно отвести от нее глаза, но я должен их отвести, должен.

– Я был пьян.

– Да, правда. Может, именно поэтому твои поцелуи казались особенно страстными. Ты себя совсем не контролировал. – Она делает паузу. – Это случилось в тот вечер. – Она говорит это с полуулыбкой, надеясь разделить со мной эту уверенность. Если бы только потом, сразу же, она не добавила нечто жестокое. Баби опускает глаза, как если бы ей было легче говорить, обращаясь к земле, к этому глухому гравию у нас под ногами. И начинает странную исповедь. – Я знала, что так или иначе ты остался во мне, или что в любом случае что-то произошло, что-то потерялось… или нашлось. Но если бы ты меня не отпустил, то, я уверена, моя жизнь изменилась бы. Я изменила бы свой выбор, отказавшись от решения, которое приняла. Страсть – это совсем не то, что повседневная жизнь. Моя мама мне так всегда и говорила: через несколько лет остается все, кроме страсти. Ты помнишь, сколько мы с тобой в последнее время ссорились? Мы набирались опыта – но по-разному.

И правда, мы часто ссорились. Я ее уже не узнавал; я боялся ее потерять и не знал, как удержать ее. Те волны, которые сбили нас с ног, теперь били нас о все более непрочную, зыбкую землю. По крайней мере, так это чувствовал я.

– Так что на следующий день я была с ним. Мне это стоило огромных усилий, потому что я была еще пропитана твоим запахом. Мне пришлось пустить его по ложному следу. Потом я плакала. Чувствовала пустоту, тоску, абсурдность. Я бы хотела быть свободной решать, как строить свою жизнь… Но я не была свободна, не знала, что делать. – Она поднимает голову, поворачивается ко мне. Я чувствую, что она на меня смотрит, но я гляжу на землю, а потом и сам поднимаю голову и смотрю вдаль, как можно дальше. Что значит: «Быть свободной решать, как строить свою жизнь»? Если она не твоя, твоя жизнь, то чья же? Чьей она может быть? Почему у Баби всегда были эти странные мысли, которых я, честно говоря, никогда не понимал? Как будто ее жизнь была обусловлена кем-то или чем-то, как будто принадлежала другим, как будто она не могла исполнять свои желания полностью, по-настоящему быть самой собой. И лишь иногда она казалась мне независимой, веселой, свободной и непокорной – когда мы теряли ощущение времени, забывали о том, что нужно вернуться домой, о школе и об экзаменах, когда она была со мной и говорила, что любит меня, и крепко прижималась ко мне, когда мы занимались любовью, и она обвивала своими ногами мою спину, чтобы быть еще больше моей, чтобы не отпускать меня. Как в тот вечер.

– Почему ты думаешь, что это мой сын?

Но я не успеваю это сказать, как вижу, что он подъезжает на своем велосипеде. Он едет ловко, стоя на педалях, приподнявшись над седлом. Подъезжая, он тормозит одним колесом назад, и велосипед заносит вбок, раздается странный скрежет. В конце концов велосипед падает на землю, и Массимо, хотя и удерживается на ногах, смотрит на нас несколько недоуменно.

– Мама, но у того мальчика получилось.

И, подняв подбородок, указывает им куда-то назад.

– Кто знает, когда он этому научился! А для тебя это первый день.

Услышав это объяснение, он становится гордым и уверенным.

– И правда, я хочу снова попробовать. – Потом, словно вспомнив обо мне, спрашивает:

– Стэп, а ты умеешь ездить на велосипеде?

– Да, немножко.

– А…

Мне кажется, он доволен. И, в довершение ко всему, Баби добавляет:

– Он скромничает. Он ездит на нем превосходно, умеет выделывать с велосипедом такие штуки, что ты себе даже не представляешь.