Мария Соареш - Земля любви, земля надежды. Испытание чувств

Марселло приходилось трудно, но он на этот раз решил, во чтобы то, ни стало, выдержать характер. Констанция всячески поддерживала решимость сына.

— Пусть Беатриса сама с собой разберётся, ей это только пойдёт на пользу. Вам жить целую жизнь, сынок, — говорила она, — а в жизни чего только не бывает. Чтобы жизнь прожить, много сил нужно. Пусть до свадьбы перебесится, чтобы потом вы могли везти свой воз парочкой.

— А если она вообще передумает? — снова и снова задавал самый страшный из вопросов Марселло.

— Тогда другую себе найдёшь, — отвечала Констанция.

Она повторяла это при каждом удобном случае, стараясь приучить Марселло к мысли, что свет не сошёлся клином на Беатрисе, что жизнь будет продолжаться вне зависимости от того, будут они вместе или нет, что он непременно будет счастлив.

— А может, мне навестить Катэрину и племянника? — спрашивал мать Марселло, придя домой после рабочего дня и приняв душ.

— Лучше поправь мне навес, — отвечала Констанция, — видишь, как покосился. И ещё вина принеси из погреба.

Марселло понимал, почему мать хочет занять его хозяйственными хлопотами, и подчинялся ей. Но, поставив на стол кувшин с вином, снова спрашивал?

— А Катэрине не нужно отнести бананов и апельсинов? У нас их много в погребе.

— Когда понадобится, сама за ними придёт. Или пришлёт Беатрису, — многозначительно говорила мать, и Марселло умолкал.

За ужином Винченцо, Фарина и Констанция толковали только о смерти Мартино и раздумывали, кто мог убить его. Фарина всё вспоминал свою молодость, рассказывал, какие они с Мартино были друзья, как ухаживали за девушками, пили вино, озорничали.

— И сеньор Мартино озорничал? — с сомнением покачивала головой Констанция. — Он ведь по характеру такой был спокойный, основательный.

— Ещё как озорничал! — отзывался Фарина. — По характеру он был человек страстный, и, если ставил перед собой какую-либо цель, то не отступался от неё никогда. Думаю, что и враги у него были такие же. Он им насолил крепко, а они за это с ним и рассчитались.

Констанция сочувствовала Марии: остаться молодой неустроенной вдовой с ребёнком — нелёгкое дело.

— Может, ей имение приискать здесь, всё легче было бы, — говорила она. — Мы бы помогли ей с хозяйством.

— Добрая ты душа, Констанция, — хлопал жену по плечу Винченцо, — всем готова помочь. Но у неё своя голова на плечах. Может, она городская жительница, и ей имение ни к чему. Теперь женщины все самостоятельные.

— Лишь бы смерть мужа не легла пятном на её репутацию, — беспокоился Фарина. — Это затруднит и её жизнь. И сына. Впрочем, её мало кто знает. Да и до Мартино никому дела нет.

И тут он снова опускал голову, думая о страшной гибели Мартино и о том, кто же так ненавидел его, что отважился на убийство? Но смерть умеет хранить тайны, и эта тайна была погребена в могиле Мартино. Ключ от неё мог бы оказаться в руках у следователя, если бы он нашёл убийцу. Но найдёт ли он его?

Маурисиу тоже ждал приезда следователя, но, ощутив себя мстителем и продолжателем родовых традиций, внешне стал гораздо спокойнее, если не сказать, что успокоился совсем. Иногда он поднимался на чердак, где спрятал дедовский винчестер тридцать восьмого калибра, брал его в руки и чувствовал себя господином, который один вправе вершить и суд, и расправу.

— В нашем роду так повелось, мы умели отомстить за честь нашего рода, — говорил он.

Когда-то что-то подобное сказал и Мартино Марии, грозя ей наказанием за возможную неверность. Он тоже в своё время лишил жизни обидчиков. Может быть, если бы Маурисиу узнал об этом, ему стало бы совсем легко. Но может ли быть легко человеку, ставшему убийцей? Видимо, и Мартино не выдержал павшей на его совесть тяжести. Она согнала его с насиженного места, и в этих дальних краях он тоже не мог найти себе успокоения, хватаясь то за одно решение, то за другое, постоянно переезжая с места на место.

Вот и Маурисиу успокаивал себя, но покоя не знал. Холодный пот прошибал его время от времени, и он, окидывая всё вокруг бессмысленным взором, чувствовал смертельный ужас совершённого.

Рита, поглядывая на него, частенько бормотала что-то себе под нос. Может, и она что—то подозревала, но кому было дело до её подозрений? Ей тоже не было дела до Маурисиу, она думала только о Жулии. После того, как она спустилась в подвал и принесла с собой кое-что оттуда, жить ей стало веселее.

— Это приданое, приданое моей внученьке, — говорила она, думая, что и у неё есть свой маленький клад, а не только у Франсиски Железной Руки.