Миа Шеридан - Навеки твой, Лео

Потом вызываю такси. Наношу макияж, частично высушиваю волосы и собираю в хвост на затылке.

Звонит телефон, я выбегаю и быстро вскакиваю в машину. Нахожу адрес компании Лео и даю водителю. Откинувшись на спинку сиденья, смотрю, как мимо проплывает город, и сердце мирно бьется в груди. Я чувствую себя уверенно и спокойно. Все встало на свои места. Я понимаю: это всегда был мой путь, и теперь я наконец вернулась на него.

Я вхожу в огромный вестибюль здания, выстроенного преимущественно из стекла. Подходя к стойке регистрации, замечаю стеклянный лифт, как раз начинающий подниматься. А внутри, среди группы людей, едущих в лифте, безошибочно узнаю пару широких плеч, но их обладатель стоит ко мне спиной. Я бросаюсь к лифту, смотрю на людей и ловлю взгляд высокого темноволосого мужчины. Он улыбается мне. Я отчаянно машу руками, указывая на Лео, и мужчина, до которого наконец доходит, постукивает его по плечу и показывает на меня. Он оборачивается, как будто в замедленном темпе, и я никогда, до самой смерти, не забуду выражения его лица. Сначала он озадачен, потом он видит, что я улыбаюсь, и читает по моим губам «Я выбираю тебя», на его прекрасном лице брезжит понимание, и наконец на нем отражается такой букет необузданных эмоций, какого я не видела никогда в жизни.

Он начинает расталкивать соседей, и лифт внезапно останавливается на следующем этаже.

Затем Лео бежит к ближайшему эскалатору, хотя тот движется не в том направлении.

Я бегу к нему, когда он начинает прокладывать себе путь через толпу, прыгая через три или четыре ступеньки, слышу вопли и недовольное ворчание едущих вверх.

Лео на все наплевать. Он ничего не замечает, кроме меня, и наконец прыгает через перила, едва оказавшись достаточно низко, чтобы не разбиться.

Мы бросаемся друг другу в объятия, он кружит меня, прижимается лицом к моим волосам, а я смеюсь и плачу, и повторяю как заведенная: «Я выбираю тебя, я выбираю тебя, Лео. Навсегда».

Внезапно мы понимаем, что вокруг нас собираются люди, они аплодируют и свистят, и он улыбается мне, его лицо сияет любовью и счастьем.

— Я люблю тебя, Эви, — говорит он уже спокойно.

— И я люблю тебя, Лео, мой верный лев.

— Ты все еще веришь в это после всего? — Он смотрит на меня широко открытыми глазами.

— Даже еще сильнее. Ты отважился прыгнуть через огонь ради меня. И теперь ты на другой стороне, правда?

Он продолжает смотреть на меня.

— Думаю, да. Но огненное кольцо держала ты.

— Это было легче всего, мой прекрасный мальчик. Верить в тебя легко. И так было всегда.

Он не отводит взгляда, в его глубоких карих глазах появляется огонь, который я так люблю. Затем он улыбается.

— Сейчас затащу тебя в свое логово и растерзаю.

Я смеюсь.

— Да, пожалуйста.

И мы выходим из здания, взявшись за руки — навсегда.

Я стою на балконе нашего дома и смотрю, как жена в бассейне играет с мальчишками — шестилетним Сетом и четырехлетним Коулом.

Как всегда, в первую очередь мое внимание привлекает жена в бикини. Потом я тихо смеюсь, когда младший исподтишка пытается макнуть старшего брата.

Я возвращаюсь в спальню и натягиваю плавки. С улыбкой гляжу на открытый ноутбук на письменном столе Эви. Ее первая книга почти закончена, и, хотя я, наверное, пристрастен, мне кажется, это блестяще. Она утверждает, что ей все равно, выйдет из этого бестселлер или нет; ей важно написать его, выйти из очередной зоны безопасности.

На пустой чашке радом с компьютером надпись: «Лучшая в мире мама». Эви сама себе ее купила.

Я выхожу во внутренний дворик, мальчишки хором кричат «Папа!», я пушечным ядром плюхаюсь в бассейн, и Эви взвизгивает, когда на нее попадают брызги от всплеска. Она тоже запрыгивает в воду, мы оба смеемся и целуемся, а мальчишки с другой стороны бассейна кричат: «Фу-у!»

Наш первенец, Сет, похож на меня, но в то же время у него мягкий, ровный характер, как у его матери. Он улыбчив и всегда первым положит вам руку на плечо, если у вас был тяжелый день. Он умеет во всем находить красоту.

Мы не затягивали с его появлением на свет. Мы были молоды, но нам не терпелось начать наше «всегда». Мы и так потеряли слишком много времени.

В тот день в роддоме, когда мне дали подержать его, я, все еще дрожа и волнуясь оттого, что моя жена бесстрашно привела его в мир, заглянул ему в глаза и увидел там глубину, которой, как мне казалось, не должно быть у новорожденного. Он не плакал, но пристально смотрел на меня, как будто заглядывал прямо в сердце. И его глаза, казалось, говорили, что он, как и его мать, доволен увиденным. Я молча пообещал ему, что никогда не буду принимать это как должное.