Миа Шеридан - Навеки твой, Лео

Я проговорила тридцать минут без остановки, и он смотрит на меня, слегка приоткрыв рот.

— И с какой стати ты пригласила меня на кофе, чтобы все это выложить? Нужно было встретиться в баре за рюмкой! Вот дела!

Я мягко улыбаюсь.

— Я временно в завязке. Если я сейчас начну пить, то определенно сопьюсь.

— Вот дела. Если я скажу «ни хрена себе», это будет преуменьшение века. И что ты собираешься делать?

Я вздыхаю.

— Пока сама не знаю. — И я начинаю пересказывать ему собственные мысли и домыслы.

Он кивает.

— Я не оправдываю ложь, Мордуленция, но если подумать, то я могу понять его желание начать с чистого листа и посмотреть, как у вас пойдут дела. Не знаю, правильно ли это, и, уж конечно, нечестно, но я представляю себе ход его мыслей.

Я киваю, покусывая щеку.

— Мне это не нравится, но в то же время, что греха таить, нам вправду хорошо вместе. Хуже всего: ведь если бы он сразу представился как Лео, я ведь наверняка позволила бы ему объясниться, выслушала бы… — Я хмурюсь. — Скорее всего.

Лэндон задумчиво кивает.

— Но он же не был в этом уверен. И он полгода пролежал на больничной койке, понимая, что, кроме тебя, он никого не любит и не полюбит. Для него, как видно, и вправду много значило, примешь ли ты его обратно в свою жизнь. — Он поднимает руки. — Это я просто изображаю адвоката дьявола.

Я вздыхаю.

— Я понимаю. У меня столько разных уровней эмоций. Я пытаюсь разобраться во всех.

Он молчит минуту или две.

— Знаешь, мне кое-что известно о сексуальном насилии по отношению к мальчикам.

Он нервно смотрит на меня.

— Как? — шепчу я. — О боже, Лэн, ты никогда не говорил.

— Конечно. Это для меня тяжелая тема, хотя я давно смирился с тем, что со мной произошло. Много раз хотел тебе рассказать, но это так трудно объяснить. И спасибо Лео, что теперь я говорю с тобой об этом. Это действительно запутанная проблема для нас, переживших такое.

— Кто это был? Сколько тебе было лет? — тихо спрашиваю я.

— Мне было четырнадцать. Это был сосед, на несколько лет старше меня. К счастью, он уехал вскоре после того, как начал насиловать меня. Но я носил это в себе, пока наконец не сказал маме. Я начал вытворять глупости, и она удивлялась, не понимала, с чего бы это. И однажды я не выдержал и рассказал ей все. Она сразу же организовала мне консультации.

Он продолжает:

— Самым сложным было чувство, что я как будто сам хотел этого, потому что мое тело подыгрывало насильнику. Похоже, у Лео та же проблема. Это довольно распространено.

Я киваю.

— Безусловно. Он считает, что виноват в том, что это произошло, а потом продолжалось.

— Дело в том, что сексуальные насильники — искусные манипуляторы, они умеют вызвать у жертвы чувство вины. Тогда менее вероятно, что о насилии кому-нибудь расскажут. А тут в довершение всего насильник не просто женщина, а его приемная мать.

Он строит гримасу, но продолжает:

— Если бы он поговорил со специалистом, он бы знал, что асоциальное поведение и беспорядочный секс на самом деле очень характерны для людей, которые испытали нечто подобное. Не знаю, что бы я делал, если бы не ходил на консультации.

Я поднимаю глаза и беру Лэндона за руку.

— Спасибо, что рассказал мне свою историю. Все-таки ты обалденный, Лэн.

Он улыбается.

— Я знаю, что у тебя целая куча чувств к твоему парню, хороших и плохих, и понимаю, что тебе трудно решить, простить ли его за то, что он причинил тебе боль. Но он тоже выжил, как и я, и заслуживает большой похвалы за то, что вышел с другой стороны. Не каждому это удается.

Я сжимаю его руку:

— Я давно говорила, что люблю тебя?

Он улыбается и подмигивает мне.

— Ничего страшного. Я обаятельный.

В следующие пару дней я залегла на дно. Хожу на работу, возвращаюсь домой, и снова на работу.

В понедельник вечером я два часа говорю по телефону с Николь, посвящаю ее в последние события, и, хотя пересказывая историю Лео, снова захлестнута бурей эмоций, Николь, как обычно, ухитряется рассмешить меня. Какие же у меня чудесные друзья.

Вернувшись с работы во вторник вечером, я нахожу под дверью конверт и открываю его, одновременно снимая ботинки и двигая пальцами ног, чтобы размять уставшие ступни.

Внутри две страницы, я вынимаю первую. У меня перехватывает дыхание: это от Лео, я знаю, что это такое. Это письмо, которое он начал писать мне, когда приехал в Сан-Диего.

О боже!

Я падаю на диван и с дрожащими руками начинаю читать его подростковый почерк. Он сохранил это.