Рани Маника - Земля несбывшихся надежд

Если Мохини упала или поранилась, отец брал ее на свои большие нежные руки и медленно качал, успокаивая. А ее слезы отражались в его глазах. Как он только страдал, когда она болела! Айя любил дочь настолько сильно, что переживал ее боль как свою собственную или даже намного сильнее.

Когда она немного подросла, то часами могла слушать голоса по радио, которые что-то рассказывали. Она слушала, накручивая локоны светлых волос на пальцы, не понимая, с помощью какого волшебства взрослые люди поместились в этом небольшом ящичке.

Своего маленького сыночка я назвала Лакшмнан. Первенец, красивый, умный и дорогой. Несомненно, он был моим любимцем. Понимаете, несмотря даже на то, что Мохини превзошла все мои ожидания, она не была так желанна, как сын. И меня никогда полностью не покидало чувство, что я без спросу украла из чьего-то сада самый прекрасный цветок. В дочери не было ничего ни от меня, ни от отца. Даже когда я держала ее на руках, мне казалось, что я взяла ее у кого-то на время и однажды этот кто-то постучит в мою дверь, чтобы вернуть ее себе. Поэтому в проявлении чувств к ней я была даже немного сдержанной. Я была очарована красотой Мохини, но я не любила ее так, как любила Лакшмнана.

Я очень его любила. Я просто обожала его! В моем сердце был алтарь, огонь на котором вспыхивал каждый раз, когда мой сын начинал смеяться. Я узнавала себя в его умных глазах, и когда он прижимался ко мне, я не могла точно сказать, где заканчиваюсь я и начинается он.

Муи Цай тоже родила ребенка. Она тайком принесла его ко мне в дом однажды поздней ночью, когда все соседи уже спали, чтобы я посмотрела, какой он хорошенький. У нее родился мальчик, как она и просила богов в красном храме возле рынка. Он был очень крупный, со светлой кожей и черными как смоль волосами. Именно о таком ребенке Муи Цай и просила богов.

— Ты же видишь, предсказатель все наврал, — шумно радовалась я, испытывая облегчение от того, что у нее все было хорошо, — ребенок родился живым и здоровым. А если предсказатель ошибся с будущим Муи Цай, значит, его смело можно было записать в шарлатаны, а все его страхи — просто жестокая ложь и не более. — Я пальчиком потрогала крохотные ладошки новорожденного, а он начал энергично брыкаться, зажал мой палец у себя в кулачке и не отпускал его. — Посмотри, какой он сильный, — продолжала восхищаться я.

Муи Цай медленно качнула головой в знак согласия, как будто бы не хотела провоцировать богов громким выражением своей гордости за ребенка, хотя в глазах у нее светилось счастье. В свете масляной лампы ее кожа просто светилась, да и сама мать ребенка светилась так, будто бы лампа горела внутри ее самой, но, согласно поверью, нельзя хвастаться удачей. Она уже однажды поплатилась за такое хвастовство. Поэтому в ту счастливую ночь она просто поцеловала своего ребенка и полушутя пожаловалась на то, что он очень сильно ворочается у нее на руках. Когда она прижимала своего младенца к груди, я была счастлива за нее. В конце концов, у нее появилось что-то, что действительно является ее собственностью.

Ровно через месяц, что соответствовало окончанию послеродового периода, хозяин Муи Цай отдал ее ребенка первой жене. Она была слишком шокирована таким предательством, чтобы протестовать. Полностью опустошенная, она не могла возражать. И все, что ей осталось, это обычный в таких случаях красный кошелек, внутри которого лежали сложенные пятьдесят рингитов.

— Как же он мог? Разве у матери нет никаких прав? — возмущалась я такой несправедливостью.

Муи Цай вяло рассказала мне о еще одном китайском обычае, согласно которому первая жена имеет право забрать себе первенца второй жены или наложницы.

— Большая честь, что старшая жена попросила моего сына. Я думаю, что так будет лучше для мальчика. Теперь он займет в семье достойное место, — добавила она с глубокой грустью в голосе. Ее сердце было разбито, и огонь, горевший внутри нее, казалось, угас насовсем.

С удивлением я посмотрела на нее. Эти китайские обычаи казались мне просто чудовищными. Муи Цай иногда приходила посидеть со мной ночами, которые она не могла проводить в одиночестве, слушая призывные крики лемуров в рамбутанговых деревьях. Она все с той же легкостью влезала ко мне в окно, но что-то в ней изменилось. Смеющаяся девчушка, полная озорных затей, куда-то пропала. На ее месте сидела женщина с потерянным круглым лицом. Как побитый щенок, сидела она у меня на кухне, спрятав подбородок в ладони. Иногда в деталях рассказывала о том, как у нее забрали ребенка.