Анатолий Ярмолюк - Зеленоглазая моя погибель

Да.

В последующую неделю ничего особенного не случилось, все было как обычно. Всю неделю шел дождь, нищих на паперти поубавилось, батюшка Евгений, мы с Динозавром это с паперти наблюдали, все больше хлопотал насчет перекрытия храмовой крыши…

А затем опять настало воскресенье, дождь к тому времени иссяк, и эта женщина пришла в храм вновь. На ней была та же самая черная юбка и белая блузка, а вот косынка – другая: серебристая. И, может быть, именно благодаря такой косынке глаза у женщины были совсем уже до невозможности зелеными и глубокими. «Эх!» – с поэтическим подтекстом произнес при виде таких глаз Динозавр, и, теоретически рассуждая, я был с ним согласен. А в практическом смысле я лишь пожал плечами, да и больше ничего.

Женщина опять прошла по паперти, опять никому не подала, вступила на крылечко и взошла в храм. В храме, сказывали, она опять купила свечку, зажгла ее и встала на прежнее свое место у стены.

И опять батюшка Евгений в ходе службы заметил эту женщину и споткнулся об нее взглядом, и, обходя с кадилом храм, вновь изменил свою привычную траекторию с тем умыслом, чтобы пройти мимо женщины. И даже – замедлил шаг, проходя мимо той женщины…

Больше того: служба в то воскресенье была обыкновенная, рядовая, народу присутствовало немного, а потому батя, когда окончилась служба, взял да и по собственной инициативе затеял с женщиной беседу! Те, кто это видел и слышал, затем рассказывали в подробностях, как оно все произошло.

…– Погодите-ка! – окликнул батюшка Евгений женщину, когда она совсем уже было вышла из храма. – Подождите… я хотел спросить… у меня имеется к вам вопрос!

Женщина на миг замерла, затем обернулась и взглянула бате прямо в глаза. Рассказывали, что у батюшки в тот самый момент был такой вид, будто у него вдруг закружилась голова. А, может, у него и вправду закружилась голова, кто знает. И очень даже запросто. Потому что, наверное, и вправду трудно избежать головокружения, когда смотришь в такие глаза, какие были у той женщины.

И неважно, кто в них смотрит, хоть бы и батюшка. Батюшка – он, знаете ли, такой же человек, как и все прочие. Как, допустим, я и Динозавр. Да. Только и того, что он – поводырь и пастырь, а мы, стало быть, им ведомые жалкие и окаянные козлища.

Но это, как мог бы выразиться Динозавр, малосущественные философические нюансы.

Именно так – малосущественные нюансы.

Ибо, повторюсь, все мы на этом свете немощные человеки: и пастыри, и козлища…

– Я хотел спросить… – еще раз сказал батюшка Евгений. – Вы здесь, в храме… то есть я вас вижу уже не в первый раз, а кто вы такая, я и не знаю… Ну, то есть, откуда вы к нам пришли, веруете ли, или, может, вы пришли в храм просто так, праздного любопытства ради…

– А для чего вам знать? – спокойно спросила эта женщина у бати, и улыбнулась.

Те, кто видел ее улыбку, потом рассказывали, что она, эта ее улыбка, очень шла к глазам женщины, улыбка дополняла глаза, наполняла их таинственными золотистыми манящими всполохами.

– Как же, – ответил женщине батя, и те, кто слышал его ответ и наблюдал при этом за батей, говорили потом, что батя просто-таки не отрывал своего взгляда от этих всполохов. – Как же… Я ведь – настоятель… здесь… в храме. Да… Я обязан обо всех знать… в особенности о тех, кто пришел совсем недавно. Чтобы чем-то помочь, что-то посоветовать… мало ли… опять же исповедь и причастие… Скажите, вы когда-нибудь исповедовались?

– Нет, – опять усмехнулась женщина. – Ни разу.

– Ну, вот видите! – воскликнул батя.

Те, кто слышали батино восклицание, рассказывали потом, что оно, это его восклицание, получилось слишком горячим и даже вроде как бы и радостным – хотя чему, сдается, тут было радоваться? Нечему радоваться, если человек говорит, что ни разу в жизни не исповедовался и не причащался; о том вам скажет кто угодно, даже самый завалящий нищий с паперти.

– Ну, вот видите! – повторно воскликнул батя. – А ведь без покаяния – нельзя! Ибо именно покаяние есть начало нашего пути ко спасению!

– А если, скажем, у меня нет грехов, и мне не в чем каяться? – отчего-то всякий свой вопрос бате эта женщина задавала с усмешкой, и золотистые всполохи просто-таки плясали в ее глазах.

– У всякого есть грехи, – сказал батюшка. – Значит – и у вас также.

– И – у вас? – спросила женщина.

– И у меня, – сказал батя.

– И какие же ваши грехи? – спросила женщина, и те, кто слышали ее вопрос, рассказывали потом, что таинственные золотые всполохи в глазах женщины превратились в мягкое и золотистое трепещущее пламя. – Ну, так что же у вас за грехи?