Анатолий Ярмолюк - Зеленоглазая моя погибель

– Ну, коль согласный, то и пиши, – дал свое окончательное напутствие Динозавр.

Ну и вот вам мой рассказец. Или, правильнее будет сказать, наш с Динозавром. Потому как я благородно отказываюсь от единоличного авторства и беру в полноправные соавторы Динозавра. И это в высшей степени справедливо, потому что не будь Динозавра и его вдохновляющего слова, не было бы и самого рассказца.

И это – во-первых. А есть еще и во-вторых. Вот откуда, можете спросить вы у нас с Динозавром, когда прочитаете наш рассказец, мы взяли такие сокровенные подробности из жизни батюшки Евгения? И, может быть, вы даже обвините нас с Динозавром в клевете, домыслах и разном прочем злопыхательстве на батюшку Евгения. На это я и Динозавр можем ответствовать, что никакой клеветы, домыслов и злопыхательства применительно к батюшке мы себе не позволяли, и все, о чем написано в нашем рассказце – правда до последнего междометия.

А откуда мы с Динозавром прознали о той правде? Ну, мы – церковные нищие. А церковные нищие всегда все знают про своих батюшек. Так уж оно испокон веку на Руси повелось, и так оно длится до веку нынешнего. А отчего оно так повелось, чья в том воля и в чем высший философический смысл этой воли – откуда же нам знать?

Не наше это, не нищенское дело.

Да и, кроме того, мы с Динозавром помимо нашей воли оказались едва ли не в самом центре тех скорбных событий, которые приключились с нашим батюшкой Евгением – будто бы кто-то нарочно поместил нас с Динозавром в этот самый центр.

Да и, между прочим, сам батя также нам много чего поведал о своем горестном житейском эпизоде…

Началась эта история в октябре месяце.

Ну да, точно, в октябре – я это помню в доподлинности.

Октябрь в здешних местах – месяц едва ли не зимний, но тот самый день был почти по-летнему теплым, небо над головой было синее и глубокое до такой степени, что невольно хотелось отбросить всю нашу нищенскую суровость, засмеяться и заплакать одновременно, да еще, может быть, продекламировать возвышенные стихи, если, конечно, кто-нибудь из нашего брата нищего их знал и помнил… А, к тому же, в тот самый день православный народ праздновал Покров Пресвятой Богородицы.

Вот в такой-то день и началась вся эта история. Хотя, что значит – началась? По-моему (и Динозавр тоже так считает) всякая человеческая история, какой бы они ни была – счастливой или предельно горькой, – всегда начинается раньше, чем она начинается на самом деле.

Вам этот мой философический пассаж, может быть, непонятен? Ну, как же: всякая история, вообще всякое человеческое происшествие перед тем, как выплеснуться на белый свет и суд людской, всегда зачинается в человеческой душе. Она, значит, там зачинается, ворочается, зреет, доводит человека до счастливого либо же горчайшего изнеможения, и уже затем выплескивается наружу, на суд людской. Так происходит со всеми людьми, так, наверно, было и с настоятелем того самого храма, на паперти которого мы, сирые и нищие, подъедались, то есть с батюшкой Евгением.

Ну да ладно, не о том разговор. Что в человеческой душе – то Богово: а что не вмещается в душе и выплескивается из души наружу, о том уже можно и рассуждать. Лично мне так кажется. И Динозавру тоже так кажется. Да.

…Впервые батюшка Евгений встретился с той женщиной еще летом, когда православный народ праздновал святой яблочный Спас. Людишек в тот день набилось в храм сверх всякого исчисления. И на самой паперти также в тот день было до невыносимости людно и колготно: нищий народишко прибыл не только со всех п-ских углов и закоулков, но даже из окрестных деревень. Даже – с краю паперти примостилась какая-то совсем уже невиданная в здешних местах нищенская компания. Все и обо всех знающий Динозавр сказал мне, что это – странствующие нищие, которые пробирались по направлению с востока на запад или, может быть, с запада на восток, и решившие, благодаря святому Спасу, бросить временный якорь на п-ской паперти.

Понятное дело, что в любой другой день мы бы этих странников наладили далее по их маршруту в три счета, ибо для чего, скажите, нам конкуренция? Самих бы себя прокормить. Но святой Спас – это такой особенный день, что тут всякий имеет свое право.

Впрочем, я отвлекаюсь. Я лишь хотел сказать, что народишку в тот святой день было в храме и при храме изрядно. И, разумеется, сам батя Евгений также присутствовал, а то как же иначе: что же за праздник – без батюшки? И – в храме присутствовала та самая женщина…