Татьяна Хмельницкая: Мотсеррат. Катарсис жертвы

Я кивнула, протянула руку. Всё вокруг казалось расплывающимся, нечётким. Яркий свет потолочных ламп давил, и хотелось снова прикрыть веки, отрешиться от всего происходящего.

Отовсюду были слышны пошмыгивания и постанывания. Громко кричать и говорить они нам запретили. Они – это группа террористов, ворвавшихся в банк в тот момент, когда я обсуждала с менеджером условия обслуживания моих счетов. Банда Каинов, которых спровоцировали Авели, сидящие в правительстве.

Глотнула из горлышка раз, другой. Тёплая жидкость потекла по гортани, смывая привкус желчи. Меня вырвало, прямо здесь за колонной, возле которой сидела, когда мужчину пристрелили. Желудок извергал воду и желчь, ведь уже трое суток маковой росинки во рту не было. И ведь я держалась все семьдесят два часа, а тут…

Каин не разрешил перейти в другое место. Гоготал, склонившись надо мной, орал что-то, быстро и невнятно. А я сжалась и желала одного: не сдохнуть с простреленной башкой в луже собственной блевотины. Мне помог Штефан, оттащил орущего Каина, сказав всего пару слов: «Побереги заложников». Каин побегал, ещё разоряясь, точно пёс, и вступил в переговоры с полицией – хоть делом занялся.

Вытянула руку, возвращая Штефану бутылку, а он покачал головой, присел и произнёс:

– Оставь себе.

Откинула голову и прикрыла глаза. Менеджер рядом со мной вдруг зашептала:

– Он сам виноват, сам.

Я не стала уточнять кто такой «он» и в чём виноват – сил было не так много. Предпочла отключиться, но снова вспомнила первые сутки, когда только произошёл захват.

Почему Каин не нашёл другого выхода, как сделать это с Авелем?

Волнение – последнее, что испытывает человек в этот момент. Он живёт на животных инстинктах, на страхе, на чувстве самосохранения. Я не переживала, когда девушка упала на крыльце, оставив кровавый отпечаток на стекле. Я не переживала, когда закричавшей женщине, которую вытащили в зал, врезали по голове прикладом, и она затихла, растянувшись на полу. Я не переживала, когда нас заставили отбросить свои сумки в центр зала и вывернуть карманы, швырнуть их содержимое в кучу.

Что испытывал Авель, когда понял, что Каин не остановится и убьёт его?

Я боялась, дрожала всем нутром, и по ногам побежала моча. Унижение – ничто по сравнению с ужасом лишиться жизни. Тот мужчина у окна, лежащий со стеклянными глазами, тоже обмочился перед смертью. Он молил о пощаде, взывал к разуму, готов был подставить любую из наших голов, чтобы спасти свою.

Что делал бы Авель, если бы перед смертью Каин держал его в плену?

Сутки я тряслась, а потом разом всё прошло – как рукой сняло. Всё сделал Штефан, он помог мне. Отвёл в туалет, хоть и находился рядом, пока я делала свои дела. С бельём пришлось расстаться, но я не жалела, мне хотелось избавиться от своего унижения как можно быстрее, забыть о нём, растоптать.

Штефан. У него глаза, как у Николя: холодные, кристальные, красивые.

Я идиотка. Вот и Николя так всегда говорил.

Николя.

Как бездарно пронеслась моя жизнь. Ну зачем я отказалась от него? До сих пор они снятся мне каждую ночь – его губы, пухлые, напоминавшие по цвету спелую малину, а на вкус мятные и тёплые. Ничего на свете вкуснее я не пробовала. Мягкие и бархатистые, они захватывали мои губки в плен, заколдовывая сердце.

Я прикрыла глаза, чтобы не видеть вооружённого бандита, и вспоминала свою первую и сокрушительную любовь, разрушившую до основания меня и мою жизнь и превратившую её в руины.

Николя…

Аполлон разрыдался бы от зависти, узнав, насколько потрясающе красив и прекрасен мой парень.

Бывший парень.

Светлые волнистые волосы, длиннее, чем обычно носят мужчины. Они обрамляли его лицо с правильными и пропорциональными чертами. И как два глубоких озерца на нём – пронзительные голубые глаза, затягивающие в свои омуты и лишающие воли. Широкие плечи, накачанные мускулы бицепсов и трицепсов, узкая талия. Крепкие ягодицы, рождавшие вздох восхищения при одном только взгляде на них. Длинные ноги с мощными бедренными мышцами.

Античные скульптуры – пародия и бездарность в сравнении с ним. Широкие ладони с длинными пальцами, доставлявшими море чувственных удовольствий при прикосновении к моему телу. По сравнению с его идеальными пропорциями я чувствовала себя пампушкой. Впрочем, он меня так и называл время от времени – пампушка. Иногда (когда сердился) – «гадким пончиком». Но меня это не обижало, а возбуждало.

Словно наяву, я ощутила уверенное и лёгкое скольжение его руки по изгибам моего тела.