Тут обернулась девчонка, барина увидала и словно кто её переменил. Взгляд сердитым сделался. Взяла лопату да пошла в сарай. И видать оттуда, из-за щели наблюдать стала.
Развернулся Иван Ильич и к кузне пошел. Не нужно, чтоб чего доброго, она снова на него набросилась. Кто знает, что там, у неё в голове творится.
Лошадь подковали, сел барин в коляску. Тронулись. А когда за поворот должны были свернуть, глянул Иван Ильич на сараи, а свинарка та у двери стоит и всё в след смотрит.
О вопросах женитьбы Иван Ильич вовсе не задумывался. Хоть и повторяла матушка с навязчивым постоянством, что вопрос этот нужно уже давно и безотлагательно решать. Но молодой барин, всякий раз, бывало даже с грубостью, матушку осаживал. Некогда, мол, свадьбы водить, дела нынче. Но Ольга Филимоновна не отступалась.
– Ты женись, – говорит, – да и делай свои дела, какие намечены. Но пора уже и семьёй разжиться, детишек завести.
Вроде понимал, права матушка, но так впопыхах, не женишься. Это ведь поискать, присмотреться нужно. Да чтоб невеста понравилась. А то, что это, на ком не попадя жениться? Нет уж.
А матушка и тут подсказала.
– Давай, – говорит, – я сама невесту присмотрю. А тебе только съездить глянуть на девицу останется. Да венчаться, пока, суть да дело. А промеж поездками, очень даже и можно. Невесту в дом уже мужики, коль что перевезут, да ейное приданное.
Ну, раз так, согласился Иван Ильич. Если эта возня от дела не слишком отвлечёт – то, пожалуй, можно и жениться.
– Ах, душенька, Ольга Филимоновна, вы только глазом моргните, я вам в два счёта всю губернию переверну, – говорила, жестикулируя при каждом слове, Лукерья Львовна.
Давняя знакомая Ольги Филимоновны, мещанка Лузгина, считалась в уезде главной свахой. Не одна в округе свадьба, меж купеческого или мещанского сословия, без её участия не происходила. Настолько талантливо она всех совмещала, что и потом спустя несколько лет после заключенных браков, добрым словом много кто Лукерью поминал. Случались и ошибки в её работе, но ведь без этого нигде не бывает.
Щуплая и подвижная фигура Лукерьи Львовны, в возрасте сорока восьми лет не слишком выдающаяся, но зато в лице много интересного можно разглядеть. А в самом начале, нос. Тонкий такой, неестественно длинный, а на кончике, будто как обрезали. Глазки, голубые и внимательные, а губами знай-то и причмокивает. Когда ест, причмокивает и когда пьёт, и даже когда разговаривает, тоже причмокивает. То и дело губы платочком вытирает.
Платье у Лукерьи Львовны всегда яркое. Будто кичилась она своими одеждами и чтоб издалека узнавали. А ведь и помогало это неплохо. Бывало, идёт в том конце улицы, а с другого её уже и заметили и в дом тут же зазовут. Расспрашивают – как и чего. Да и сами, что расскажут. А в деле Лукерьи – ой как это нужно. Ведь она всегда должна знать, где жених новый объявился. За иными, ещё с отрочества приглядывает, ждет, когда в женихи созреет. А если парень не просватанный, так ей самое дело. Замечает где, девка засиделась, сколько приданного за ней дают, и какие условия для самой свахи ежели дело состряпает. За девок-то, больше благодарят.
В общем, хлопот полон рот. Ни одного дня Лукерья без дела не сидит. Перемещается по уезду. А и её труд – ой, какой полезный получался. Ни одна сваха такой работы не выполняла как она. Без устали, без сна, порой и без отдыха. Что касается пропитания, в этом недостатка не было. Стоило постучаться в дом, где невеста засиделась, а таких через один, там и стол и угощение.
Раз в несколько месяцев, наведывалась Лукерья Львовна в деревню к Петуховым. Вопрос об Иване Ильиче, на особом контроле. Матушка то, уж давно как о женитьбе заговаривает. А тот, всё носится по делам и всякий раз отмахивается. Случай сложный, когда сын не слишком к родительской воле прислушивается. Всё по-своему норовит.
– Как бы я рада была, если бы невестушку послушную Ваня в дом привёл, – жаловалась барыня, – ведь сижу одна, не с кем бывает, даже словом перемолвится. А так, хоть живой человек рядом. Со слугами-то барские дела обсуждать негоже. И то, порой книжку, какую или стих прочитаю, и так, скажу я вам, хочется высказаться. А некому. Некому.
До того Ольга Филимоновна в этот раз огорчена, что даже в глазах слёзы показались.
– Ну, ну, матушка. Чай, беда-то твоя поправима.
– Как же поправима? Если я ему талдычу про это всякий раз, а он ещё и огрызается. Не твоё, мол, мать дело. А если не моё, то чьё же тогда?
Читать дальше