Барбара Эрскин: Шепот в песках

Одной из причин, по которой Феликс оставил ей дом, являлся сад. Он был довольно велик для Лондона: на первый взгляд узкий, прямоугольный, по какой-то прихоти того или тex, кто планировал этот дом где-то в восемнадцатом веке, в своем дальнем конце он заворачивал под прямым же углом за стену, отделявшую его от участков других владений. По этой причине садики соседей Феликса были узкими, словно обрубленными, а его участок – вдвое больше, чем казался на первый взгляд. Сад был страстью Анны, тогда как Феликс, насколько ей было известно, никогда даже не заходил в его дальний конец. Он интересовался садом исключительно как местом для развлечения нужных ему людей. Напитки. Барбекю. Воскресный чай. Терраса с жасмином, розами, старыми терракотовыми горшками с кустиками душистых трав – за пределы ее интерес Феликса не распространялся. А за ее пределами были извилистые дорожки, высокие стены, увенчанные решетками, затейливые клумбы с тщательно подобранными по оттенкам цветами, полускрытые листвой скульптуры, любовно выбранные и привезенные из экспедиций по антикварным магазинчикам маленьких городков. Это были владения ее, Анны.

Ее поразило, что, когда при разводе зашла речь о разделе имущества, Феликс особо упомянул сад. Он сказал, что она заслужила его всеми своими вложенными в него трудами. Это было лучшим из всего, что он когда-либо говорил ей на эту тему.

– Папа… Мы можем поговорить? – Прежде чем взять трубку и набрать номер, Анна минут десять просидела на краю кровати возле телефона.

Несколько мгновений ответа не было, затем в трубке раздалось:

– Не думаю, что у нас много тем для разговора, Анна.

Она прикусила губу.

– А ты попытайся себе представить, что мне плохо. Что мне грустно, одиноко. Что я чувствую себя несчастной и просто нуждаюсь в тебе.

– Мне трудно себе представить, чтобы ты нуждалась во мне, – холодно прозвучало в трубке. – В конце концов, тебе ведь не понадобился мой совет относительно развода.

– Твой совет? – Ее прямо-таки захлестнула волна ставших уже привычными эмоций: гнева, возмущения, потом беспомощности. – А почему я должна была советоваться с тобой?

– Это было бы проявлением учтивости с твоей стороны.

Закрыв глаза, Анна мысленно сосчитала до десяти. Вот так было всегда. Другие родители могли бы выказать свое теплое отношение, сочувствие или даже гнев, а ее отца волновался только то, что она не проявила учтивости. Она вздохнула.

– Мне жаль, что так получилось. Наверное, мне было слишком больно. Ведь все произошло так внезапно.

– А этому вообще не следовало происходить, Анна. Вы с Феликсом могли бы как-нибудь уладить дело мирно, не доводя до развода. Если бы ты посоветовалась со мной, я мог бы поговорить с ним…

– Нет! Нет, папа. Мне очень жаль, но никакого мирного улаживания быть не могло. Наш брак дошел до точки. Это наше решение. Только наше, и ничье больше. Если тебя это как-то обижает, могу повторить, что мне жаль. Я абсолютно не собиралась чем-либо задевать твои чувства. Я держала тебя в курсе всего – если, конечно, ты помнишь. Каждый день. – Ее выдержка начинала давать слабину.

– Тебе следовало бы не просто держать меня в курсе своих дел, а советоваться со мной. Я твой отец…

– Я взрослая женщина, папа.

– Но ведешь ты себя не как взрослая женщина, если можно так выразиться…

Анна резко хлопнула трубку на аппарат. Желудок у нее свело, она чуть не рыдала от ярости.

Встав, она пересекла спальню и остановилась у туалетного столика, невидящими глазами глядя на него. Это был маленький письменный стол эпохи короля Георга, который она использовала как туалетный, найдя его весьма удобным для этой цели. На нем помещалось большое зеркало, вокруг лежали расчески и щетки для волос, стояли разные баночки с косметикой и коробочки для украшений (впрочем, сами украшения и основном были разбросаны тут же на столике). Вдруг, очнувшись, Анна отдала себе отчет, что смотрит на свое отражение в зеркале, и сердито сдвинула брови. Он прав. Она ведет себя не как взрослая женщина. Она ведет себя соответственно тому, кем себя чувствует. Заброшенным, покинутым ребенком.

Под руку ей попался стоявший возле зеркала маленький флакончик, и Анна, почти не сознавая, что делает, положила его на ладонь. Флакончик, примерно трехдюймовой высоты, был из непрозрачного синего стекла, по которому густо вился белый узор, напоминающий перья. Пробкой служил комок сургуча, вдавленный вровень с горлышком; на нем виднелся оттиск какой-то печати. Когда-то, уловив детский интерес Анны ко всему связанному с Египтом, Филлис подарила ей этот флакончик, и с тех пор он всегда был при ней.