Барбара Эрскин: Победить тьму...

Время, как праздно заметил мальчик, неспешно мчится гигантскими спиралями, подобно великому небесному вихрю. Лежа на спине на низкой и сочной уэльской траве, он устремил взгляд своих полузакрытых глаз в бесконечную голубизну неба, позволив пению жаворонка унести себя в небесную высь. За облаками находится все богатство опыта, которое влекло его за пределы реальности, туда, где прошлое и будущее сливаются воедино.

В один прекрасный день, когда он вырастет, он отправится туда путешествовать, вне времени и пространства, и познает секреты, которые, как он чувствовал всеми фибрами своей души, являлись его скрытым наследием. Тогда он вступит в бой со злом и осветит мрак.

— Мэрин!

Голос матери, доносившийся из коттеджа, расположенного в долине, на которой лежал и которая скрывалась за горой, заставил его подняться на ноги. Он улыбнулся сам себе. Позднее, когда он поужинает, а холм окутает непроглядная летняя тьма и единственным звуком станет случайное ответное блеяние овцы или прерывистое уханье совы, парящей над долиной, бесшумно распустив крылья, он выскользнет из дома и вновь прибежит сюда продолжить свои мечтания и подготовиться к великой битве, которую, как он знал, ему придется вести в одиночку, чтобы победить тьму…

— Почему бы тебе не взять нож и не убить меня, Томас? Это было бы быстрее и честнее! — Теперь Сьюзен Крэг перешла на крик, и ее голос был грубым от переполнившего ее отчаяния. — Клянусь Богом, ты вынуждаешь меня к этому! Ты, со своей ханжеской жестокостью. — Она стояла у окна, по ее лицу катились слезы.

Адам, худой, тощий и не по летам высокий, которому было всего четырнадцать, стоял у окна в кабинете отца, крепко обхватив себя руками; в движениях его рта усматривалось отчаяние, когда он делал усилия, чтобы заставить себя не кричать в защиту матери. Ссора, становившаяся все громче, казалось, продолжалась уже часами, и часами он стоял здесь и слушал. Что она сделала — или что она могла такого сделать, — чтобы так разозлить отца? Он не понимал этого.

— Теперь ты вновь упоминаешь имя Господа всуе! Неужели не будет конца твоей злобе, глупая, бесчувственная женщина? — Голос Томаса был почти неразборчивым.

— Я не злобная, Томас. Я человечная! Что я сделала дурного? Почему ты не можешь выслушать меня? Тебе безразлично! И так было всегда, будь ты проклят! — Голос матери дрожал, она теряла контроль, в то время как низкий громыхающий голос отца, исторгавший потоки слов, был направлен на подавление и уничтожение.

Глаза мальчика заволокли слезы, и он прижал руки к ушам, стараясь закрыть доступ звукам, но из этого ничего не получалось; они заполняли звукопроницаемые комнаты большого старого каменного дома пастора и через окна и двери проникали в сад, достигая близлежащей деревни Питтенросс, доходя до леса и восходя даже к небесам.

И вдруг ему стало более невмоготу выносить это. Спотыкаясь в спешке и будучи не в состоянии из-за слез видеть, куда идти, он повернулся и побежал к калитке.

Дом стоял в конце тихой деревенской улочки, спрятавшись за высокой стеной, которая почти целиком окружала дом и сад, за исключением того места, где на дальнем участке сада, засеянного овощами, река Тей делала широкий изгиб, громыхая через камни и валуны. Слева от дома находилась старая кирха, окруженная деревьями, газонами и покрытыми гравием дорожками, скрывавшимися за высокой разукрашенной оградой и внушительными воротами. Справа тянулась улочка с серыми каменными домами по обе стороны, тихая и безлюдная в такое время дня.

Адам бежал по улице, срезая угол через Рыбачий переулок, небольшой проход между высокими глухими стенами, обогнул заросший участок, кое-как возделанный женой одного из церковных старост, перебрался на другую сторону реки, перепрыгивая через отполированные темные валуны и камни и, преодолев проволочное ограждение, понесся через густой лес, прилегающий к нижнему склону холма. Он бежал, пока не выбился из сил, уверенный в том, что если остановиться, то вновь услышит отголоски родительской ссоры.