Дарья Агуреева - Утро туманное

В жизни каждого человека случается такое.

Для меня отправная точка процесса взросления стала настоящей катастрофой, крушением. Зрелое сознание забилось, задышало во мне в безусловно трудном, переходном возрасте. Мне было почти шестнадцать лет, когда я взглянула на себя извне, критически. Толчком к этому ненужному в общем-то любопытству стало моё романтическое увлечение. Назвать любовью этот напичканный книжными цитатами полубред-полусон теперь мне никак не хочется. Хотя… Первая любовь, искренняя, не отягощённая поисками разума и не требующая в ответ ничего кроме светлого мерцания чужих, но странно родных зрачков, с высоты (или это вовсе и не высота? Скорее наоборот!) прожитого, пройденного всегда кажется чем-то туманным, болезненно бредовым.

Со стороны всё выглядело крайне банально. Он — студент, я — школьница. Он — красавец, я — серенький подросток, безуспешно прячущий неуклюжие конечности в складки одежды. Он — оптимист, душа компании, я — вынужденный отшельник, коротающий одинокие вечера с толстыми томами чужих мыслей и за неимением собственных впечатлений восторгающийся книжными. Когда необходимость участия в судьбе моего, конечно же, выдуманного идола стала осознанной и приобрела крайние формы, я и попыталась открыть себе себя. Тогда я искала суть в красоте (физической, разумеется!). Не придумав ничего лучшего, я прилипла к зеркалу, завораживающему стеклянный блеск моих зрачков своим необъяснимым матовым светом. Тогда я и разделалась раз и навсегда со всеми мучительными поисками совершенства, смысла и всех прочих абсолютов. Я разбила себя, разрушила собственное отражение в глупом, повторяющем чужие ошибки зеркале, разгромив всё, что случайно оказалось стеклянным, на сотни, тысячи осколков. Такой же осколочной, режущей стала и моя жизнь. Яркие, как кляксы импрессионистов, эпизоды, не связанные ни единым замыслом, ни героями.

Исчезнув в зеркале, я будто бы оказалась вне жизни и, стоя на обочине дороги, с каким-то нелепым изумлением взирала, как мимо меня то летит, то плетётся жизнь, частичкой которой я не успела или не захотела стать…

Тотальное отсутствие толерантности к фрустрации. Вот такой затейливый диагноз поставил я моей любимой пациентке. Варвара…

Варенька. Моя милая, лёгкая Варя. Пожалуй, единственная девушка, которую я так и не смог объяснить, понять. Впрочем, признаюсь, я и не хотел. Мне было настолько приятно её общество, её несуразные вопросы, необдуманные и, наверное, поэтому поразительно точные мысли, что я начисто забывал о целях нашего знакомства. Варю привёл мой лучший друг. Попросил понаблюдать за ней.

— Женька! С ней что-то не то. Она прямо как с луны! Такое вытворяет! Хоть стой, хоть стреляйся! — обескуражено заявил Никита, пропуская вперёд свою юную спутницу. Хрупкая, нежная… Светлые глаза, светлые волосы. Сама вся светлая-светлая и какая-то другая.

Не от мира сего, что называется. Всё, что происходило вокруг, её как будто не касалось. Варя жила где-то далеко-далеко, и при этом я всегда отчётливо чувствовал, что на самом деле только там, где она, и пылает настоящий костёр жизни. Это я, Никита, все мы бродим в тумане, а Варя знает что, как и когда нужно делать. Только она не знает, что знает. Из неё надо вытянуть все эти хитрые, подёрнутые безвременностью тайны.

— Женечка! А что всё это значит? — она взглянула на меня, разрешая задержаться в тёплых кружочках своих зрачков, раздвоиться в них и замереть под неестественно длинными ресницами.

— Это значит, что у тебя абсолютно отсутствует терпимость к жизненным неприятностям. Крушатся твои планы, и ты прячешься от реальности в каких-то выдуманных тобой же сказках, — пытался объяснить я.

— Терпимость, — она повернулась к окну. За стеклом уже третий день безмятежно падали белые хлопья, вспыхивающие позолотой в болезненно-жёлтом свете фонарей и вновь пропадающие где-то во мраке декабрьских вечеров. — Ты думаешь, она нужна? Надо сдерживаться?

— А как же, Варенька? — я не уставал изумляться небрежно роняемым ею фразам.

— Я не хочу терпеть. Зачем? Если всё может быть так прекрасно! Стоит только закрыть глаза.

— Но ведь это уже неправда, выдумка!

— А скорбь не выдумка? — Варя говорила спокойно. Она никогда не раздражалась, и из размеренности её лишь порой уносил безудержно счастливый смех, неизменно сопровождаемый блаженным сиянием глаз. — Женечка, я не буду ничего терпеть. Если здесь плохо, я ухожу туда.