Наоми Кэмпбелл: Лебедь

Правда, есть кому меня утешить. Полгода назад я вышла замуж и очень горжусь, что сумела скрыть это от прессы.

Но если бы это была единственная моя тайна!

В Нью-Йорк я вернулась на «конкорде».

Вспоминаю свой первый полет на «конкорде». Вокруг было столько знаменитостей, что я ужасно растерялась и не сразу заметила, что пассажиры тоже бросают на меня украдкой любопытные взгляды. И тогда я поняла, что на самом деле самое знаменитое здесь лицо – мое, потому что все остальные знамениты не лицами, а делами. Я же знаменита только своей внешностью. И больше ничем. Только лицо, тело и оригинальные ракурсы, в которых меня фотографируют.

Аэропорт Кеннеди. Таможенный досмотр, лимузин – и через час я дома. После парижского безумия спокойствие и уют моей квартиры кажутся просто раем.

До тех пор, пока я не захожу в спальню.

В полумраке мигает красный огонек автоответчика – выхода нет, напоминает он, и, пока я не предприму решительных действий, не будет.

Я опускаюсь на кровать, зачарованная красным миганием. Звонит телефон, я вздрагиваю. Вдруг это он? Нет, конечно, нет. Он никогда не звонит, если я дома. Почему-то он всегда знает, дома я или нет.

Я называю его Демоном.

Это началось полгода назад. Я приехала домой после показа на Карибских островах и обнаружила первое его послание. Это было совершенно неожиданно. Я распаковывала чемоданы, раскладывала вещи по местам, автоответчик крутил свою пленку, – менеджеры, приятели, вовсе незнакомые люди. Я уже собралась отнести чемоданы в кладовку, как вдруг услышала приятный мужской голос.

«Сван? Ты вернулась? Путешествие было удачным? Надеюсь, что да, потому что мне придется тебя немного огорчить. Во всем виновата твоя фотография в недавнем «Нью-Йорк мэгэзин». Не догадываешься, в чем дело? Есть другая фотография, на которой ты гораздо моложе, лет семнадцати-восемнадцати, наверное, в самом начале своей карьеры. В общем, если бы я не увидел журнал, я бы сегодня не позвонил. А сейчас ты кое-что сделаешь для меня. Останови ленту на автоответчике и поройся в своей корреспонденции. Там должен быть голубой конверт со штампом лондонского аэропорта Хитроу. Открой его и снова включи воспроизведение. Я подожду».

Странно, но я подчинилась – как во сне. У него был прекрасный голос – мягкий, мелодичный. Не английский, не американский – что-то промежуточное, нечто неуловимо среднеатлантическое. Я сразу же нашла конверт со штампом Хитроу. Мои адрес и имя были напечатаны. Письмо отправлено из аэропорта, значит, о месте жительства отправителя ничего не известно: он просто был в аэропорту. Мог лететь откуда угодно и куда угодно.

В конверте была фотография. Я взглянула на нее, и меня затрясло. Я бросилась обратно в спальню, к автоответчику. Щелчок, гудок – и снова голос:

«Ну что, нашла? Хорошая штучка, правда? Еще бы. Пока никто, кроме меня, эту фотографию не видел. Я никому не показывал ее все эти годы. Но помнил про нее. Никак не мог выбросить из головы. Я часто гадал, кто эта девушка на фотографии – она казалась такой знакомой. И вот увидел твой профиль в журнале, и все встало на свои места. Я сразу тебя узнал. Ты и есть та самая юная девушка, которую я щелкнул много лет назад. Но что такое, Сван? Кто этот парень на фотографии? Он старше тебя, и почему он протягивает тебе деньги? Да еще такую крупную сумму? Что пришлось сделать милой маленькой девочке, чтобы столько заработать? Все это скверно, Сван. Кстати, негатив просить бесполезно. Можно переснять фотографию с фотографии, и у меня их куча. Если положить этот снимок рядом с картинкой в журнале, сразу видно, что на них изображена одна и та же девушка. Ты. Нет, я не посылал фотографию в газеты и никому не говорил о своем открытии. Я решил подождать и подумать, чем ты можешь оказаться мне полезной. Ты еще услышишь мой голос. Пока».

С тех пор я и получаю эти послания. Никаких определенных требований, только угрозы и неизменные предупреждения в конце:

«Если ты не скажешь никому о моих звонках, Сван, все будет хорошо, но если ты подумываешь обратиться в полицию или еще к кому-нибудь за помощью, тебе следует иметь в виду: прежде, чем я возьмусь за тебя лично, я доберусь до твоей матери, до твоей семьи. Я не шучу! Если фотография попадет в прессу, рухнет твоя репутация и твоя карьера, но еще хуже будет, если неожиданный удар настигнет твою мать. А ведь ты так далеко, в Нью-Йорке. Я не прошу денег, Сван, это было бы вымогательство, но рано или поздно я попрошу об одном большом одолжении, и тебе придется быстро выполнить мою просьбу. А сейчас сотри запись. Никто не должен ее слышать…»