Хиллиард Нерина: Бесценный символ

Но ему везло. Он пережил безумные приключения в юности и ужасы войны, за которую был награжден за храбрость. Он женился, когда ему было за сорок, у него родился ребенок, и он стал хорошо известной и уважаемой фигурой в обществе. Его жена умерла молодой, и теперь в свои семьдесят пять лет он и сам был на краю могилы.

Джеймс Стирлинг был в своем роду последним, думал Энтони, входя в библиотеку.

Он оглядел комнату, припоминая то, что бросилось ему в глаза в холле и коридоре, и соединил увиденное в одно целое. Затем подошел к старинному дубовому письменному столу, на котором стояла зажженная настольная лампа. Взглянув сначала без особого внимания на раскрытые книги, лежавшие на столе, он затем наклонился, напряженно всматриваясь в страницы.

Когда несколько минут спустя дверь открылась, он был полностью поглощен чтением.

— Что вы здесь делаете?

Это был ее удивительный голос — низкий, чуточку хриплый, приятный, который Энтони помнил лучше, чем в это можно было поверить. Он выпрямился, глядя на нее, пока она медленно шла через комнату. Впервые за десять лет они встретились наедине лицом к лицу. В ту минуту, когда она подошла к другой стороне стола, и яркий свет лампы упал на нее, его охватила ярость потому, что она показалась ему все еще прекрасной, черт ее побери, и он все еще хотел ее.

Ростом в пять футов и несколько дюймов, Стефани Стирлинг была необычайно хрупкой на вид, мелкокостной, с тонкими чертами лица. Она выглядела более стройной, чем год назад, когда он в последний раз видел ее. Ее большие серые с поволокой глаза казались еще более непроницаемыми. Чувственный рот был твердо сжат, подбородок поднят — гордость Стерлингов, уверенность в себе были в каждом ее жесте. В эту минуту Энтони ощутил дикое желание сделать что-либо, что заставило бы ее потерять свое неизменное самообладание.

— Что вы здесь делаете? — повторила она.

Умышленно дерзким взглядом Энтони охватил ее всю от иссиня-черных элегантно уложенных волос до лакированных туфелек на высоких каблуках.

Он позволил взгляду скользнуть по твердым округлостям ее груди под зеленым свитером, узкой талии и изгибам бедер, обтянутых черными брюками. Он увидел, как ее изящные руки внезапно сжались в кулаки, щеки покрыл гневный румянец, а губы слегка задрожали. И его охватило чувство почти злобного удовлетворения от того, что ее высокомерие было, в конце концов, поколеблено. Он гадал, что было под ним, гадал, как она будет выглядеть, когда ее маска будет разбита вдребезги. Поможет ли фамильная гордость ей даже тогда держать высоко свой подбородок и будет ли ее голос таким же любезно бесстрастным? Или же избалованная, расчетливая, честолюбивая сука, каковой он ее считал, наконец, выкажет свое истинное лицо?

Вероятно, это то, к чему он стремился: одного взгляда на Медузу будет достаточно, чтобы вылечить его раз и навсегда.

Не оставляя этой мысли, он достал из кармана замшевый футляр и бросил его на стол перед ней. Краска не успела сойти с ее лица, а она уже шагнула вперед и, задыхаясь, схватила футляр. Ее пальцы слегка дрожали, когда она доставала ожерелье.

Не глядя на него, она спросила:

— Откуда вы его взяли?

— Купил… у человека, которому вы его продали.

Его голос звучал спокойно. Стефани сунула ожерелье обратно в футляр и небрежно положила его на край стола.

— Надеюсь, вы купили его по хорошей цене.

Она снова была уравновешенной, а взгляд ее — непроницаемым. Слабая улыбка играла на ее губах, подбородок был привычно вздернут.

— По превосходной, учитывая то, что оно стоит в три раза больше, чем я заплатил за него.

— Тогда вы заключили выгодную сделку.

— Почему вы его продали, Стефани? И почему Ломаксу?

— Не ваше дело.

Энтони взял футляр и положил обратно в карман, затем сказал:

— Я мог бы спросить у Джеймса.

Что-то промелькнуло в ее глазах, но настолько быстро, что он не успел разобрать, что именно, но выражение ее лица не изменилось, и голос остался спокойным.

— Сейчас он спит. Он спит большую часть дня. И я не хочу, чтобы вы расстраивали его.

— Расстраивал его? Вы хотите сказать, что тайно продали изумруды?

Энтони улыбнулся, пытаясь понять, что она на самом деле думает.

— Он не знает об этом, не так ли?

— Ожерелье принадлежало мне.

Очень мягко Энтони сказал:

— Как и картины, которые раньше висели в холле и коридоре, те, которые вы заменили гравюрами? Как и китайская ваза династии Мин, стоявшая прежде на каминной полке? Как и львы из слоновой кости? Все это принадлежало вам, и вы имели право их продать, Стефани?