Джилли Купер: Имоджин

И все же не было сомнения, что этот парень Бересфорд увлекся ею, и теперь надо не спускать с них глаз. Викарий, возможно, и не любил свою старшую дочь, но он не мог допустить, чтобы с ней произошла какая-нибудь неприятность. В свое время он сам был лихим парнем и, подобно многим исправившимся гулякам, когда дело касалось его дочерей, поворачивал к репрессивному пуританству. Он отлично знал, какого рода желания появляются у молодых игроков после двух лишних банок пива.

Тут он заметил своего помощника, катившего на новом ярко-красном спортивном велосипеде с низко опущенным рулем. Викарий подумал, что такая машина не соответствует ни сану, ни возрасту седока. Когда они подъехали к нему на расстояние нескольких ярдов, он дал такой громкий сигнал, что бедняга едва не угодил в кювет.

Викарий усмехнулся про себя и сделан поворот. Его дом представлял собою одну из тех викторианских построек, темно-серые стены которых почти сплошь покрыты ползучими и вьющимися растениями, а перед ними располагаются клумбы с лиловыми ирисами. За домом была лужайка, достаточная для крикетной площадки, где Имоджин неутомимо подавала мяч своим младшим братьям, когда они бывали дома. Лужайку окаймлял цветочный бордюр, а дальше под деревьями старинного фруктового сада росла высокая трава и колокольчики.

Когда они открыли входную дверь, их приветствовал Гомер, охотничий пес рыжей масти с заспанными глазами. Он подвывал от удовольствия, неистово оглядывался, выражая готовность что-нибудь им принести, и выбрал наконец лежавшую па полу пару носков. Пройдя через прихожую, где на крючках висели старые пальто и лежала стопка церковных журналов, подлежащих раздаче прихожанам, Имоджин застала в гостиной мать. Та выглядела вполне набожно и как добродетельная жена пришивала пуговицы к мужниной рубашке. Имоджин отлично знала, что до их появления мать ее читала какой-нибудь роман и сунула его под рубашку, заслышав шум колес по гравию.

— Привет, дорогая, — рассеянно сказала она дочери, — хорошо провела время на теннисе?

— Да, спасибо, — сказала Имоджин, целуя ее. Она знала, что говорить что-нибудь еще не имело смысла: мать пропустила бы это мимо ушей.

— Думаю, для вечера нам надо переодеться, — сказала миссис Броклхерст со вздохом. — Когда начало?

— В восемь, — сказал викарии, войдя в гостиную. — Привет, дорогая. У меня как раз будет время высадить львиный зев.

— Если бы не эти цветы, — произнесла Джульетта вслед его удаляющейся спине, — мы могли бы остаться и посмотреть последний сет. Надеюсь, что этот вонючий львиный зев никогда не взойдет.

Благотворительный ужин длился, казалось, целую вечность, но наконец последний стул был внесен в церковь и сметена последняя крошка слоеного пирога.

— Тебе никогда не приходит в голову, что лучше бы папа был инженером? — спросила Джульетта у Имоджин, когда они плелись домой.

— Да, — сказала Имоджин, вслушиваясь в блеяние ягнят на поле за домом и надеясь, что Ники не слишком весело провел свою вечеринку. — Знаешь, Джульетта, — она почувствовала, что краснеет, — кажется, это случилось. Я имею в виду сегодня там, на корте.

— Конечно, — подтвердила Джульетта. — Даже папа переполошился и поскорей увез тебя домой. Так бы он ни за что не ушел с середины матча.

Вернувшись домой, Имоджин помыла голову и легла в постель. Там она заполнила в своем дневнике остаток мая и весь июнь восторженным описанием своей встречи с Ники. Вспоминая, с каким высокомерием он отослал человека с йоркширского телевидения и как предложил своему партнеру подать протест на слабое освещение корта, чтобы самому подольше пробыть с ней, она дрожала от возбуждения.

Почему я? Почему я? — вновь и вновь спрашивала она себя, зарывшись лицом в подушку и сжимаясь от удовольствия. Ей надо немного поспать, иначе утром она будет отвратительно выглядеть. Но, казалось, прошло всего несколько секунд, и ее разбудили Гомер, залаявший на разносчика газет, церковный колокол, извещавший о святом причастии, и воскресная утренняя паника отца, вещавшего из глубин шкафа, что он не может найти чистую сорочку.

Имоджин снимала в руках чашку утреннего черного кофе. Викарий уминал яичные желтки с поджаренным хлебом, погрузившись в спортивные страницы «Санди таймс». Джульетта ела тост с мармеладом и разглядывала через стол газетные заголовки.

— Какой ужасный мир, — вздохнула она, — не думаю, что мне следует жить до двадцати одного года.