Ева Модиньяни - Джулия

Она остановилась, чтобы купить розы – их глубокий пурпурный цвет был таким насыщенным, что казался бездонным, почти черным. Положив цветы рядом с «подарком» Изабеллы, она поехала дальше.

Неожиданно горячие слезы хлынули у нее из глаз, мешая видеть дорогу. Это были слезы по безвозвратной молодости, но в них было больше счастья, чем грусти. Сейчас она плакала совсем иначе, чем несколько часов назад, когда металась по улицам в поисках телефона-автомата и готова была рассказать о своих несчастьях диспетчеру из центра обслуживания.

Когда она уезжала в Модену, батареи в доме уже грелись, телефон работал, а техник радостно улыбался знаменитой «живой» писательнице, книги которой он так любит читать. Он никогда не думал, что будет «вот так, запросто с ней разговаривать», теперь он всем расскажет, что познакомился с Джулией де Бласко! Техник был так искренен в своем восторге, что Джулия развеселилась, но где-то в глубине ее души оставался очаг страдания, темный, невыразимый, глухой.

Сейчас она пробовала разобраться в том, что с ней происходит, и поняла, что не правда ее пугает; какой бы суровой она ни была, с нею можно справиться, ведь пытается же Гермес справиться с ее болезнью! Скорее она боится самого страха, того панического страха, который охватывает каждого, кто подозревает, что заболевает раком, этой чумой наших дней. Или что уже заболел. Этот страх не знает различий между людьми, он равнодушен к их расам, культурам, общественному положению, материальным возможностям. Он терроризирует всех без исключения.

«Зачем же тогда лечиться, если все равно умрешь от страха?» – подумала Джулия и улыбнулась, поняв, что одержала первую маленькую победу над ненавистным врагом. Вынув носовой платок, она вытерла слезы и увидела указатель на Модену.

Джулия припарковала свой «Мерседес» у ограды. На площади перед кладбищем Сан-Катальдо одиноко стоял старенький «Фиат-500», да еще несколько мотороллеров и велосипедов. Наплыв посетителей бывает в первых числах ноября, когда в день поминовения усопших родственники приходят на могилы своих близких. Сейчас же на кладбище, если можно так выразиться, наступил мертвый сезон: живые разъехались на длинные рождественские каникулы.

Дождь перешел в мокрый снег, который уже валил хлопьями. Джулия, ежась от холода, подняла воротник своего мехового жакета и быстрым шагом направилась к конторе. В одной руке она несла кокетливо завернутый саван, а в другой бархатистые пурпурные розы.

– Они уже начали, – любезно улыбнувшись, сказала Джулии служительница и подробно объяснила, как пройти к могиле.

Дрожа от холода, Джулия пошла по дорожке, которая вывела ее к могиле деда. Рядом с могильщиками стоял всего один человек. Его фигура в безупречно сшитом темном пальто контрастно выделялась на фоне побеленных снегом соседних могил. Гроб уже был поднят из могилы, и вокруг него суетились двое парней с крестьянскими лицами. Человек, которого она заметила вначале, повернулся и направился к ней навстречу. У него тоже было простое лицо, хотя стиль одежды и манеры выдавали в нем человека из общества.

– Добро пожаловать в Модену, Джулия, – ласково сказал этот человек и приподнял шляпу, открыв серебро густой шевелюры.

Джулия протянула руку, но он наклонился к ее щеке и поцеловал. Когда он улыбнулся, Джулия еще раз отметила про себя необычное сочетание аристократических манер и деревенской простоты его лица.

– Никак не ожидала вас здесь встретить, господин депутат, – сказала Джулия. – Вас привело сюда общее с дедом военное прошлое?

– Не только. Я был глубоко привязан к твоему деду.

У него был сильный низкий голос и очень отчетливая дикция, свойственная ораторам, привыкшим не только говорить с трибуны, но и убеждать аудиторию. Слегка коснувшись локтя Джулии, он подвел ее поближе к могиле деда.

Впервые в жизни судьба проявила к ней благосклонность и не оставила одну в такую трудную минуту. Хотя, похоже, что-то она напутала и послала ей в поддержку явно не того. Да, Джулия совсем не была уверена, что депутат парламента Армандо Дзани, сумевший с годами отлично приспособиться к постоянно меняющимся направлениям в политике, именно тот человек, которому положено присутствовать при эксгумации останков такого романтика, смельчака, обманщика и при том джентльмена, каким был при жизни ее дед.

На душе у Гермеса было неспокойно, он сам не понимал, почему. В мыслях царил сумбур, он спрашивал себя, кому и когда мог причинить зло, перед кем провинился, но не находил ответа. Верная служанка Эрсилия до слез жалела сейчас своего дорогого профессора, но помочь ему ничем не могла.