Ева Модиньяни - Невеста насилия

Марк Фосетт, предприимчивый репортер «Нью-Йорк таймс», услышал пронзительный свист кофеварки, и в тот же момент раздался телефонный звонок. Марк на мгновение замер и бросился из ванной к телефону. Кофеварка продолжала надрываться. «Все равно ничего не услышу», — подумал он и метнулся к плите. Он поскользнулся на половой тряпке, валявшейся посреди кухни со вчерашнего дня, с трудом удержал равновесие, изловчился и выключил газ. Он совершенно упустил из виду, что лицо у него в белоснежной пене для бритья, и схватил телефонную трубку. Стоило от него уйти Каролине, и все стало необычайно сложно: он не может спокойно побриться, выпить чашечку кофе, поговорить не спеша по телефону. Черт возьми, почему?

— Алло! — крикнул он в трубку и тут же разразился проклятьями. Мыльная пена попала в мембрану — слышимость нарушилась. Марк вытер пену. Металлический голос по спутниковой связи что-то говорил монотонно, но в конце фразы он услышал отчетливое: «Бомба!»

— Алло! Кто говорит? Повторите! Ничего не слышно!

— Марк, что там у тебя творится? — услышал он знакомый голос.

— Долго рассказывать! — он наконец узнал Джанни Риччи из Палермо, заведующего отделом хроники «Джорнале ди Сичилия». Джанни — ровесник Марка, обоим по сорок четыре. Когда итальянец только что приехал в Нью-Йорк, они снимали вместе квартирку на Бликер-стрит, мечтали о блестящей карьере и красивой жизни.

— Прости, старина, что разбудил, — продолжил Джанни. — У меня потрясающая новость! Настоящая «бомба»!

— Про бомбу-то я понял, но в чем дело?

— Марк, так и есть! Это — она! Железно! Скажешь, не «бомба»?

Сердце у Марка Фосетта словно замерло на мгновение, а затем бешено заколотилось. С ним всегда творилось такое, когда он нюхом чувствовал — сенсация!

— Эх, Джанни, я бы тебя расцеловал в губки! — засмеялся он.

— Ты мне дорог, но это уж слишком! — пошутил итальянец.

— Тогда валяй, рассказывай все с начала, — Марк обратился в слух.

Он азартно, почти по-детски радовался, слушая рассказ приятеля из Палермо. Перед ним вставали яркие, захватывающие образы. Монастырские стены, внутренние своды, экспрессивная барочная роспись, фигуры святых и мучеников, дворик, поросший травой, арки над витыми арабскими колоннами, колодец, высеченный из камня, прозрачное небо, пронизанное солнечным светом. И она в черной монашеской рясе с белоснежным накрахмаленным нагрудником. Волосы под девственно белым покрывалом. И все это ничуть не скрывает, а скорее подчеркивает ее красоту.

— Приедешь? — спросил Джанни.

— Будь спокоен! Сообщу номер рейса на Палермо. Даже не предупреждаю, чтобы ты помалкивал!

— Этого еще не хватало! Мафиози с моим стажем всегда нем, как рыба!

Марк вернулся в редакцию на метро. Сегодня, в пятницу, на собственной машине застрянешь в пробке, думал он, а тут еще снегопад не унимался. Он рвался вперед, словно гончая, напавшая на след. Сегодня утром впервые с тех пор, как ушла Каролина, он не вспоминал ни о ней, ни даже о детях.

В кабинет главного редактора он ворвался, как циклон.

— Ни за что не угадаешь! — воскликнул он с порога.

— Еще бы! — согласился Барт. — Ты хоть намекни, что я должен угадать!

Главный редактор, моложавый и подтянутый в свои шестьдесят лет, был талантлив и неутомим. Сорок лет он варился в этом котле — журналистике. Начав корректором, когда в редакции еще висела свинцовая пыль, он поднялся на самую вершину должностной лестницы. Газету он знал как свои пять пальцев.

— Хоть умри, не угадаешь! — дразнил Марк с мальчишеской запальчивостью.

— Рейган с Горбачевым одновременно сбежали в Швейцарию и попросили политического убежища, — отшутился главный, пытаясь скрыть нарастающее раздражение.

Сегодня неприятностей — хоть отбавляй и совершенно не до загадок. Марк, спору нет, дельный журналист, обычно работает сразу над несколькими материалами. Упрям, правда, но голова у него светлая, и из любых ситуаций он выбирается самостоятельно. Барт его ценит и уважает, но сегодня главному решительно не до загадок.

— Я ее нашел! — начал Марк игру в поддавки.

— Значит, речь идет о женщине, — задумчиво, с пробуждающимся интересом произнес Барт. — Женщине, которую мы ищем, женщине — находке для нас, — продолжил он довольно энергично и задумался.