Федерико Моччиа - Три метра над небом

И потом тот вечер, и дни за ним, и весь месяц. Повисшее молчание, рыдания. Полло больше нет, а Паллина не может с этим смириться. И вот однажды ей позвонила мать Паллины. Баби помчалась к ним. Паллина лежала на кровати, ее рвало. Она выпила полбутылки виски и проглотила целый пузырек валерьянки. «Самоубийство для бедных», – так сказала ей Баби, когда увидела, что та в состоянии воспринять. Паллина рассмеялась, потом расплакалась в объятиях подруги. Мать в растерянности оставила их вдвоем. Баби гладит Паллину по голове.

– Ну, Паллина, не надо, пожалуйста, у всех бывают тяжелые времена, и каждый когда-то думал о том, чтобы покончить со всем этим одним махом, что жить бессмысленно. Но ты же не забыла рожки у Монди, пиццу у Баффетто и мороженое у Джованни?

Паллина улыбается, утирает слезы ладонью, шмыгает носом.

– Когда меня бросил этот козел Марко, я тоже тогда хотела умереть, думала, что не выдержу, что мне просто незачем больше жить. Но ты меня встряхнула, ты спасла меня, не дала мне совсем закиснуть, и я встретила Стэпа. Конечно, теперь мне хочется его убить, но уж лучше так, правда?

Они смеются. Паллина еще всхлипывает, и Баби протягивает ей носовой платок. Но с того дня что-то непоправимо изменилось, что-то надломилось в их дружбе. Они стали реже звонить друг другу, а когда звонили, то с трудом находили темы для разговора.

Может быть, потому, что трудно позвонить другу после того, как он видел тебя в минуту слабости. А может, потому, что мы всегда думаем, будто наша боль – единственная и неповторимая, как и все, что происходит с нами.

Никто не может любить, как я, никто не страдает, как я. Вот эта боль – «ты не поймешь, ведь тебе не больно». Может, Паллина так и не простила ее за то, что она пошла на вечеринку со Стэпом. Ведь если б Стэп был там, он не дал бы Полло участвовать в гонках, Стэп мог бы его спасти, Стэп не дал бы ему погибнуть, Стэп – его ангел-хранитель. Баби упорно смотрит на подарок. А может, были и еще какие-то тайные, невидимые на первый взгляд причины. Все-таки надо ей позвонить. На Рождество надо быть добрее.

– Баби! – Это Раффаэлла.

Звонок Паллине придется отложить.

– Что, мам?

– Подойди на минутку… Посмотри, кто пришел!

В дверях стоит Альфредо.

– Привет.

Баби зарделась. В этом она не переменилась. Она и сама это заметила, здороваясь с Альфредо. Может быть, она навсегда такой останется. Альфредо пытается сгладить ситуацию.

– Тут так тепло.

– Да, – с улыбкой отвечает Баби.

Мать оставляет их одних.

– Хочешь посмотреть вертеп на пьяцца дель Пополо?

– Да! Подожди, я что-нибудь накину. Тут тепло… Но на улице, наверное, так холодно.

Они улыбаются друг другу. Он сжимает ей руку. Она заговорщицки смотрит на него. Потом уходит. Как странно – мы столько лет жили в одном доме, а познакомились только недавно.

– Я тут много занимался, как раз сейчас пишу диплом, и расстался со своей девушкой.

– И я.

– Пишешь диплом? – улыбнулся он.

– Нет, рассталась с парнем.

На самом деле Стэп этого еще не знал, но она уже решила. Тяжело ей далось это решение, оно родилось из ссор, из споров, из проблем с родителями, ну и, в конце концов, что тут такого? Альфредо тоже поучаствовал. Баби надевает пальто. Идет по коридору. И тут звонит телефон. Одна трель, другая. Раффаэлла подходит.

– Да?

Баби стоит рядом с ней, взгляд вопрошающий, взволнованный – не ей ли звонят? Раффаэлла незаметно качает головой, прикрывает рукой микрофон.

– Это меня… Иди, ступай.

Баби спокойно прощается с ней, тихо говорит: «Вернусь позже», тихонько целует.

Раффаэлла смотрит, как они уходят, Альфредо вежливо прощается с нею, Раффаэлла отвечает улыбкой. Дверь закрылась.

– Алло? Нет, извините. Баби нет дома. Нет, я не знаю, когда она придет.

Стэп кладет трубку. Ее и в самом деле нет дома? Да и сказали бы ему вообще правду? Он один сидит на диване рядом с молчащим телефоном и вспоминает, безнадежно вспоминает. Ушедшее счастье, улыбки, дни любви, солнечные дни. Ему представляется: вот она, сидит тут рядом, он ее обнимает – все как прежде.

Минутный обман, неистовые мгновения страсти – и снова одиночество. Теперь ему еще более одиноко, теперь его покинула даже гордость. Потом он идет в толпе, смотрит на машины со счастливыми парочками в праздничной круговерти, сиденья завалены подарками. Улыбается. Как трудно вести машину, когда она прижимается к тебе, пытается дотянуться до педалей, но не получается, одной рукой ведешь, а другой – ласкаешь.