Колин Маккалоу: Тим

— Не нуждаюсь я в вашем сочувствии, драгоценная родственница! Вы бы лучше ушли и оставили меня в покое.

— Почему вы не можете мне простить любовь к Тиму, Дони? Разве ваш отец не объяснил вам ситуацию?

— О, пытался! Вы очень умная женщина, не так ли? Вы быстренько подмяли его под себя, как и Тима! Ну что, счастливы теперь иметь при себе молодого любовника-идиота законным порядком?

— Тим — не идиот, вы знаете это. И, во всяком случае, какое это имеет значение, если он счастлив?

— Откуда я знаю, что он счастлив? Это только вы так говорите, а слово ваше не стоит и двух центов!

— Почему тогда не прийти самой и не убедиться?

— Не буду и обувь пачкать, заходя в ваш дом, миссис Мэри Мелвил! Теперь вы добились, чего хотели — получили Тима, все приличия соблюдены, и его родители больше не мешают.

Мэри побелела.

— Что вы хотите сказать, Дони?

— Вы довели мать до могилы, миссис Мэри Мелвил, а за ней и моего отца!

— Это неправда!

— Разве? Что касается меня, то теперь, когда мой отец и мать умерли, то и брат мой тоже мертв. Я не хочу больше ни видеть его, ни слышать о нем? И если вы и он хотите устроить спектакль и лезете со своей патологией в общество, я не хочу даже знать об этом!

Мэри повернулась и ушла.

Когда она доехала от кладбища до дома в Артармоне, она немного пришла в себя и смогла встретить Тима, успешно изобразив спокойствие.

— Папа сейчас с мамой? — спросил он тревожно.

— Да, Тим. Я видела, как его положили в землю рядом с ней. Тебе не надо волноваться о них, они вместе, и с ними мир и покой.

Что-то странное было в поведении Тима. Она села и внимательно посмотрела на него, не то чтобы обеспокоенная, но удивленная.

— В чем дело, Тим? Ты хорошо себя чувствуешь?

Он апатично покачал головой.

— Все в порядке, Мэри. Просто как-то странно. Как-то странно, что больше нет папы и мамы.

— Я знаю… Я знаю… Ты что-нибудь ел?

— Нет, но я не голоден.

Мэри подошла к нему и потянула его со стула, глядя на него с тревогой.

— Пойдем в кухню, и побудь со мной, пока я готовлю сэндвичи, Может, ты захочешь есть, когда увидишь, какие они красивые и вкусные.

— Крохотные, со срезанной корочкой?

— Я тебе обещаю, что будут треугольные, тоненькие, как бумага, и со срезанной корочкой. Пошли.

У нее на кончике языка вертелось прибавить «моя любовь», «мой дорогой», «мой милый», но она никогда не могла произнести этих слов, когда он казался расстроенным или потерянным. Научится ли она когда-нибудь обращаться с ним, как с возлюбленным, сумеет ли когда-нибудь отбросить эту сковывающую ее боязнь показаться дурой? Почему так получается, что она по-настоящему может расслабиться с ним, только когда они в коттедже или в кровати? Горькие слова Дони все еще звучали в ушах, и те любопытные взгляды, которые бросали на нее и Тима, когда они шли по Волтон Стрит, все еще унижали ее.

В мужестве Мэри не было ничего необычного. А как могло быть иначе? По своему рождению она не обладала ничем, вся ее жизнь до встречи с Тимом была нацелена на материальный успех, на то, чтобы получить одобрение от тех, кто начинал в лучших условиях. И нелегко ей теперь было бросить вызов обществу, хотя ее брак с Тимом и был освящен законом. Ее страх перед насмешками даже заставил ее попросить Тима не болтать об их браке. Это был момент слабости, о котором она впоследствии очень пожалела. Нет, ей было нелегко.

Как обычно, Тим стремился помочь, и когда она делала сэндвичи, доставал хлеб и масло и гремел посудой в буфете, ища тарелки.

— Не принесешь ли большой кухонный нож, Тим? Он острый, и им легко срезать корки.

— А где он, Мэри?

— В верхнем ящике, — ответила она рассеянно, намазывая масло на каждый кусочек.

— О, о, о, о! Мэри, Мэри!

Она быстро обернулась. Крик был такой, что от страха остановилось сердце.

На какой-то момент ей показалось, что вся кухня залита кровью. Тим неподвижно стоял у полки, в ужасе глядя на свою левую руку. Вся она была залита потоком крови, которая била фонтаном из локтевого сгиба. С равными промежутками времени струя крови вылетала из раны, заливая пол до середины кухни, затем спадала и опять била струей. Небольшая лужа скопилась у его левой ноги, и вся левая сторона тела блестела от крови.

Около печки на колышке висел моток шпагата, и рядом на веревочке ножницы. Почти в тот же момент, как Мэри обернулась, она бросилась туда и отрезала несколько футов шпагата, лихорадочно сложила его вдвое, затем вчетверо, чтобы сделать потолще.