Эмманюэль Роблес - Венеция зимой

Вечером Элен спросила Карло, не поможет ли он ей поступить куда-нибудь на службу. Он не удивился, но сказал, что в связи с безработицей, да еще в мертвый сезон, ей будет трудно устроиться в Венеции на полный день. «В Местре — другое дело». Но все-таки обнадежил: на несколько месяцев у него в банке освободится место одно, из сотрудниц, которая в марте уйдет в отпуск по беременности. А там посмотрим.

Перед отъездом из Парижа Элен взяла из банка все свои сбережения. Сумма, конечно, небольшая, но на нее все же можно прожить несколько недель, не обременяя дядю с тетей. После парикмахерской она зашла в редакцию местной газеты и поместила объявление о том, что дает уроки английского и французского языков. Старая дама, принявшая объявление, подозрительно посмотрела на нее поверх очков. У старухи был большой, красный от насморка нос. Наверное, она приняла Элен за одну из многих экстравагантных иностранок, надоевших любовнику и брошенных здесь, в зимней Венеции.

Ожидая ответа на свое объявление, Элен снова стала днем подолгу гулять, бродила по узким улочкам, заходила в церковь. И порой во время этих прогулок она мыслями опять возвращалась к Ивонне Меррест, и тогда ее снова охватывала тоска.

Часто Элен с интересом разглядывала дома, где ей хотелось снять комнату, в некоторые заходила, вызывая живое любопытство обитателей.

Однажды дверь ей открыла женщина неопределенного возраста, вся в черном, такая худая, что под кожей лица проступал череп. Это создавало довольно пугающее впечатление, тем более что глаза ее, в глубоких глазницах, смотрели словно настороженные зверьки.

Женщина показала Элен комнаты, обставленные темной мебелью. В спальне стояла огромная железная кровать, украшенная медными шарами, и шкаф с трехстворчатым зеркалом, в котором Элен увидела себя в сером английском костюме, с сумкой под мышкой, в шляпе, кокетливо надетой чуть набок.

— Вы француженка? — разочарованно спросила женщина.

— Да.

— Из Парижа?

— Да.

— Вы хорошо говорите по-итальянски?

— Я часто бываю в Венеции.

— У вас здесь кто-нибудь есть?

— Родственники…

Опустив голову, скрестив на животе большие, в темных пятнах руки с выступающими венами, женщина, казалось, обдумывала ответы Элен.

— Эта квартира вам не подойдет, — сказала она наконец.

— Почему?

— Здесь слишком мрачно. Никогда не бывает солнца.

Она снова посмотрела Элен в глаза, причем лицо ее приняло какое-то суровое, почти враждебное выражение.

Туман по-прежнему широкой пеленой стлался над городом, словно выписанным на матовом стекле тонкими, нежными линиями, легкими красками, переходившими от жемчужно-серого цвета к зеленому, какой бывает на изломе оконного стекла. Когда наступала ночь, тот же туман гасил вдали огни Маргеры, промышленной части города.

Элен призналась Андре, как была удивлена, увидев, что Ивонна Меррест вовсе не похожа на ту женщину, которую он описывал, но он продолжал твердить о «глупой чувствительности жены», о том, что у нее глаза всегда на мокром месте и она готова расплакаться даже от резкого слова или нахмуренных бровей. И хотя эти новые упреки Андре заметно отличались от прежних, слова его каждый раз становились злее, точно он находил все новые и новые поводы осуждать жену.

Со временем Элен стала привыкать к застывшей от холода Венеции и все больше восхищалась неожиданной и чудесной игрой света, когда размытые очертания города вдруг обретали четкие линии или неожиданно проступали сквозь завесы тумана, пронзенного, разорванного длинными стрелами солнечных лучей.

Устав от ходьбы, Элен заходила выпить кофе в одно из тех крошечных кафе, где пахло вермутом и анисом, и хозяйка, обычно молодая женщина, вступала с ней в долгие разговоры. Элен садилась на катер в часы, когда пассажиров бывало немного, и даже не спрашивала о маршруте. На конечной остановке ее предупреждали:

— Signorina, siamo arrivati… [7] Синьора, приехали… (итал.) .

Ее мысли блуждали и неведомо как возвращались в прошлое или к недавним потрясениям. Хотя Андре все чаще стал говорить о том, как ему неприятна жена, он все же старался щадить Ивонну. Элен вспоминала, как по вечерам он избегал задерживаться у нее, чтобы дома не волновались. Или же сердился, если от Элен пахло духами, говорил, что от него тоже будет ими пахнуть и у его жены могут возникнуть подозрения. Если он так боялся расстроить Ивонну, то разве можно было верить в полный разлад в его семье? Андре заявлял, что они с Ивонной спят в разных комнатах, что уже давно между ними нет физической близости, но в конце концов Элен усомнилась в этом, и отнюдь не из ревности (она без всякого сожаления могла бы сразу расстаться с Андре), а просто потому, что стала острее наблюдать за этим человеком, который запутался в противоречиях и лгал самому себе еще больше, чем другим.