Эмманюэль Роблес - Венеция зимой

Леарко и Пальеро запротестовали: нет-нет, они будут ждать вместе с ней! Пальеро никуда не спешит, а Леарко перед уходом попросил Адальджизу предупредить его приятеля на заводе, что не сможет прийти сегодня утром.

В приемной к тому времени собралось несколько человек, поэтому мужчины вышли покурить на галерею, где они облокотились на невысокую стенку, окружавшую бывший монастырский двор. Дождь перестал. В соседнем коридоре степенно бродила кошка.

Никогда еще Элен не думала так о смерти, как сегодня: она поняла, что нет большего несчастья, чем пережить тех, кого любишь. С каждой минутой ей больше казалось, что внутри у нее все умирает, она чувствовала себя опустошенной. Элен не могла плакать, как плакала сидевшая рядом старушка с застывшим лицом — положив руки на колени и даже не вытирая глаз. Ее простое лицо в слезах было воплощением человеческого горя.

Около половины одиннадцатого снова появилась молодая медицинская сестра. Все такая же серьезная, без тени улыбки. Она пригласила Элен:

— Доктор сейчас вас примет. Пойдемте!

Элен последовала за ней, уверенная, что за эти несколько минут все должно решиться.

Доктор Кольери, тоже в белом халате, принял ее в своем кабинете, пригласил сесть. Он был высокого роста, брюнет со взъерошенными волосами.

— Мадам Морель? Не так ли? — Он говорил по-французски, слегка запинаясь. — Итак, у мсье Ласснера травма черепа. Электроэнцефалограмма показывает отклонения от нормы. Классический случай. Глазное дно нормальное. Больше сказать пока нечего. У него еще сломана левая рука. Перелом серьезный. Наконец, сломаны ребра. Отсюда плевральное кровоизлияние. И довольно неприятная рана на бедре, думаю, от острого куска металла. Сильная потеря крови. Словом… попробуем починить. Бывает хуже.

— Вы разрешите мне его увидеть?

— Мадам, ему нужен покой и отдых. Никаких тревог, никаких волнений. Он дышит с трудом, ведь у него травмирована плевра. Словом…

— Когда я смогу поговорить с ним?

— Завтра вечером. Не раньше. Дайте нам сделать свое дело. Он хоть и не развалился на части, но все же…

Элен смотрела на доктора с безграничной благодарностью. И только теперь пришли слезы, внутри как-то сразу потеплело.

Доктор Кольери проводил ее до выхода. Элен знала самое главное. А главное то, что Ласснер будет жить. От волнения она не могла говорить, сердце учащенно билось, тревога уходила, она вновь, словно ребенка под сердцем, почувствовала в себе чудесный груз любви. Однако, когда доктор Кольери уже взялся за ручку двери, Элен спросила:

— Простите, я не знаю, как именно произошла катастрофа, Мне известно только то немногое, что было в газетах.

— Понимаете, мадам… это какой-то невероятный случай. Шофер автобуса говорит, что Ласснер довольно странно управлял машиной, будто хотел помешать большому мотоциклу обогнать его. А один из пассажиров, сидевший впереди, сообщил полицейским, что и люди на мотоцикле, о котором идет речь, тоже вели себя очень странно. Но ведь дело происходило ночью, вы знаете! Словом…

— А что об этом думают следователи?

— Не могу вам сказать. Они, конечно, ждут, когда можно будет допросить раненого. И, полагаю, они хотели бы разыскать тех парней на мотоцикле.

Уже в коридоре, когда Элен вышла от доктора Кольери, она поняла причину трагедии. Элен не сомневалась в том, что люди на мотоцикле пытались опрокинуть машину Ласснера, убить его. От этой мысли у нее так перехватило дыхание, что она даже замедлила шаг. Так, значит, все еще не кончено, это просто отсрочка. Разве они не попробуют повторить свою попытку? В ее представлении «они» — это не группа людей, а скорее несчастье, приближающееся к Ласснеру, несчастье с беспощадным взглядом, как у того типа на фотографии. (Она вспомнила, что подписью к этому снимку Ласснер сделал стихи Чезаре Павезе: «Смерть придет, и у нее будут твои глаза…») Элен чувствовала себя совершенно убитой, будто доктор сообщил ей, что Ласснер неизлечимо болен.

Выйдя из коридора и увидев зелень монастырского двора, она постаралась побороть свое смятение, предотвратить нервный приступ. Поджидавшие ее Леарко и Пальеро уже шли навстречу. Она решила сказать им только о состоянии здоровья Ласснера и ничего — о катастрофе. Не сейчас. Потом. Она скажет об этом тогда, когда ее сердце перестанет дрожать от ужаса!

Напротив больницы по другую сторону канала находилось кафе под названием «Il cavallo» — «Конь». Что означало это название? Восхищение лошадью или презрение к всаднику? Андре оно показалось забавным. Он стоял возле стойки, неподалеку от входа, и наблюдал за происходившим на площади. Андре представлял себе Элен в стенах больницы. В последнюю минуту что-то вроде угрызений совести не позволило ему войти туда и навести справки… Лучше уж потерпеть, подождать, пока она выйдет. По ее состоянию видно будет, что ему делать. Но это ожидание было нелегким — вокруг шумели посетители кафе, не говоря уже о радио, которое без устали передавало всякую чепуху.