Дмитрий Бушуев - На кого похож Арлекин

Я прыгнул в дом через открытое окно веранды. Умылся холодной водой, зачем-то повязал ворованный галстук, вошел в гостиную и по-гусарски залпом выпил что-то очень крепкое из граненного стакана. Мне зааплодировали. Я по-клоунски раскланялся, пожелал всем спокойной ночи и поднялся в спальню. Бельчонок спал, обнимая Багратиона — он надел на него мою майку и спортивные трусы. Это меня рассмешило. Все-таки, я не осознавал степень своего опьянения и, пытаясь расстегнуть джинсы, рухнул на пол как сброшенный с пьедестала памятник уходящей эпохи. Денис выпрыгнул из постели и, еще не понимая, что произошло, испуганно захлопал глазами — он был похож на шахматную фигурку, загнанную в самый угол поля. В зеленом свете ночника комнатка превратилась в тесный аквариум, и мой мальчик подплыл ко мне, чтобы помочь мне раздеться… В постели мне сделалось дурно. Я основательно проблевался на расстеленную карту мира, затопив всю Европу — непредсказуемо, но по-свински. Денис взял на себя все обязанности ночной медсестры. Мне было стыдно и смешно, мозг пребывал в абсолютной нирване, а тело тяжелело как мешок с говном: Как мне хотелось оставить это грузное мускулистое тело, сбросить его с себя как надоевшую одежду и вылететь в окно — в лунном свете, в теплую, жасминную летнюю ночь, ощутив радость новой, вечной свободы. Наверное, я давно бы поступил так, если бы не Денис. Я люблю его. До конца, до безумия, до полного развоплощения… Я ревную его даже к самому себе — ничего подобного я раньше не испытывал. Это дух, живущий в нас, любит до ревности. Я ревную Дениса (страшно вымолвить) даже к Господу Богу! Любовь моя, любовь моя с огромным пушистым хвостом, в павлиньих перьях, исколотая шипами последних роз, танцует под дождем с цветным зонтиком.

Нет, не было нам покоя в ту ночь. Гелка прилетела из сада на свет нашего ночника как бабочка; из ее длинного и сумбурного монолога я понял только то, что она просится к нам в кровать и, указывая на Ботаника Багратиона, обещает, что будет так же спокойна. Гелка настаивала и принялась целовать мне ноги. Я отбрыкивался и отпинывался от нее, но она все-таки устроилась на полу и претворилась спящей. В конце концов, это был ее выбор. Я сбросил ей Ботаника для компании. Узнав, что на нем мои трусы и майка, она завизжала от восторга и отдалась в его плюшевые объятья. Но это были опасные объятья, потому что утром я обнаружил, что Ботаник мертв… Смешная Гелка, она всадила в его тряпичное сердце столовый нож! Это был симптоматичный акт — вся ее любовь ко мне, давно перешедшая в ненависть в лабиринтах женской души, нашла такой способ самовыражения. Я только усмехнулся и подмел просыпавшиеся опилки. Рыжая дрожала и извинялась, Денис обнимал Багратиона и начинал заштопывать «рану».

Я вышел в сад. Упал в траву. Пианист, пьяный с утра, жарит шашлык и рассказывает мне о своей любви к солдату… Мне смешно. Мне смешно, потому что Рафик пьян ужасно и язык его заплетается.

Что произошло в тот последний день? Ворон как-то надсадно и долго каркал на шпиле, когда к воротам на раздолбленном «Урале» подъехал участковый мент в фуражке набекрень, из-под которой выбивались его пышные кудри. В сущности, комическое существо — мне сразу же захотелось приколоть ему на фуражку розу или пион и попросить сыграть что-нибудь на довоенном туберкулезном баяне. Ну, например, вальс «На сопках Манчжурии». Но деревенский ментяра был явно не в музыкальном настроении. Он неуклюже спрыгнул с седла и походкой заводного солдата направился к дому. Участковый пинком распахнул входную дверь. Раф оторопел и с шашлычным вертелом побежал за непрошеным гостем. Когда я вошел в гостиную, то увидел, что Рафик оттаскивает участкового от солдата и кричит:

— Я повторяю, товарищ сержант, что я солдата вам не отдам, он на моей территории. Если бы вы в лесу его поймали — другое дело, а сейчас я прошу вас покинуть мой дом, куда вы вошли без разрешения. У вас даже ордера на арест нет, так? Предъявите мне ордер:

Гелка кричит с лестницы, перегнувшись через перила и потрясая бутылкой:

— Этот дом считается территорией непальского посольства, здесь вам не Россия. Уябывай, сержант, не ломай нам кайф.

Но он сопел, вцепившись в солдата, не сдавался и оттолкнул Рафика в угол комнаты. Пианист загремел на пустые бутылки, сжимая в побледневшем кулаке оторванный погон.

Участковый снял с ремня наручники, а мне пригрозил пальцем: