Дмитрий Бушуев - На кого похож Арлекин

— Простите меня, мужики, но я с такой дистанции и муху на лету собью. Из шалости я это сделал, простите. Я тебе, Андрей, сам воды сейчас принесу:

Я отказался от всех его услуг. На Денисе все еще не было лица, и я объявил всем, что мы сейчас же собираемся домой. Рафик, для которого вся жизнь была его театром, тут же в ответ сорвал с клумбы розу, прижал ее скорбно к груди и опустился перед нами на колени, вымаливая отсрочку; я оставался непреклонен, бельчонок пожимал плечами, но меня поколебать в этот момент могло только живое явленное чудо или гарантия загробной встречи с Денисом — и, представьте себе, чудо свершилось! Точнее, произошла пародия на чудо (как и все в моей жизни) или античудо — неожиданное и курьезное, — и я в который раз пожалел, что в моей камере кончилась пленка. Мы все моментально забыли о выстреле и застыли как расставленные в летнем саду восковые фигуры. Сначала мы услышали то ли вой собаки, то ли крик раненной чайки, или и то и другое вместе с завыванием мартовского кота: в распахнутые ворота въезжала Гелка, ее вез на садовой тележке совершенно пьяный мужик в клетчатой кепке, в котором позже я с трудом узнал местного паромщика. Гелка размахивала бутылкой и пыталась что-то петь, но распевала явно не она, а рыжий дьяволенок, вселившийся в нее с самого рождения — в этом я ничуть не сомневаюсь, потому что люди так завывать просто не могут. Гелка была в темных очках, а коротко подстриженные волосы, обработанные резиновым гелем, торчали во все стороны как ржавая проволока; даже одета моя заводная кукла была агрессивно: морская тельняшка, кожаная куртка, вытертые джинсы, тупоносые туфли на высокой платформе (возвращенное ретро шестидесятых), и только бусы из мелкого речного жемчуга — единственное прикосновение женственности. Гелку заносило в стороны. Паромщик едва удерживал равновесие, и рыжая визжала на виражах. Наконец это скрипучее средство передвижения врезалось в крыльцо, и Гелка хохоча выпала из тележки как младенец из коляски; она отряхнулась и спросила сорванным голосом:

— Кто в этом тереме живет? Почему меня с музыкой не встречают? Я вам подарки привезла! Где подарки, мужик? — обратилась она к паромщику. Тот бросил к нашим ногам кожаную дорожную сумку. Раф встал теперь перед Гелкой на колени со своей розой, актерски декламируя:

— Царица! Царица! И не вдова, и не увидит скорби! Добро пожаловать в мое имение, — он протянул ей цветок.

Гелка выбросила розу:

— Рыбой пахнет!

Рафик сконфузился и надолго потерял дар речи. Рыжая вытряхнула из сумки свои сокровища: шелковые галстуки, кожаные ремни, подтяжки с диснеевскими персонажами, станки для бритья «Жилетт», несколько флаконов одеколона «Минотавр», сигареты, зажигалки, две бутылки смирновской водки и, как она сказала, «специально для Найтова», — настоящий фонтанный «Паркер» с золотым пером. Я оценил этот подарок по достоинству, но возникает вопрос — откуда приплыли эти царские дары, ранее Гелка не отличалась купеческими замашками… Позже, в гостиной, когда нас совсем развезло у камина, Гелка прошептала мне на ухо: «Это от моего рэкетира привет. Они с ребятами „фонарь“ обчистили, ну и мне откололось в качестве компенсации за сексуальную благотворительность…» Я не удивился. Я давно уже ничему не удивляюсь. И вот, пишу теперь это повествование — украденной ручкой об украденном детстве. Все — один к одному — по трансцендентным законам: все в моей жизни ворованное, даже жизнь моя украдена у кого-то, песня лебединая украдена, Россия уворована… И напоследок украду самого себя, во сне, туманным дождливым утром, положу в отсыревший мешок с полевыми цветами. Разве это смерть?

Быстро стемнело. Гелка колдует над рюмкой: «Я маленькое озябшее существо с огромными глазами. Я люблю кошек. Я люблю вино. По-настоящему люблю вино: сладкое, церковное, крепкое. Наверное, это просто жажда Чаши. Господи, не пронеси эту Чашу мимо. Я хожу по скользкой крыше с изломанным зонтиком… Ветер тучи нагоняет, ветер тучи нагоняет, и небо мертвое и синее, ты только взгляни, Найтов…» Я обнял Гелку.

Она грустно улыбнулась и прижалась ко мне — слабая, маленькая, дрожащая. Листок мой осиновый.

Горлышко коньячной бутылки выпачкано губной помадой.

Раф опять завел пластинку с романсами, а мы сидели с рыжей на крыльце. Она много курила, долго и отрешенно смотрела мне в глаза, как дети смотрят в ночное небо и спрашивают, есть ли жизнь на Луне; я не смог бы ответить ни на один из ее не прозвучавших вопросов, Гелка понимала это и, кусая от досады губы, беспомощно сжимала мои руки, потом оттолкнула меня и убежала в темноту сада — мокрая ветка жасмина ударила меня по лицу. В гостиной смех Рафика и дурацкий романс: