Дмитрий Бушуев - На кого похож Арлекин

Олег, притушив в винной луже окурок, замечает: «От женьшеня лица бывают желтыми». Но дозу свою выпил залпом, поморщился, занюхал хлебной коркой.

Рафик начал пошлить:

— Самогон лучше всего занюхивать несвежими трехдневными трусами, и лучше всего солдатскими… Эх…

— Слушай, пианист, — говорит Олег, — я знаю о твоей слабости к некоторым фетишам. Ты лучше отойди вон в кусты, утоли страсть вручную, а потом возвращайся:

— Ну прости, не ревнуй меня, Мамонов, — кокетливо произнес Раф, надевая на него свою фуражку. Олег просиял, глубоко вздохнул и так посмотрел на Рафика, что всем стало очевидно — Мамонов в этот момент все простил Рафику на сто лет вперед.

И вдруг, в этом запущенном саду, в старой беседке с облупившейся краской, в неизвестной губернии и волости, я опять почувствовал себя гостем из далекого будущего. Та шестая часть географического пространства, называемая Россия, почти уместилась у меня на ладони как полевая ромашка или бабочка-капустница, и только лирическая помять связывала меня с самим понятием «Родина»: облетающий жасмин, поцелуй украдкой, дождь в окно, чайка над кормой парохода, лоскутная кукла арлекина в детской спальне, горящий петушиный гребешок ночного такси, кружка с отбитой ручкой и надписью «100 лет дома Романовых», привкус крови и дыма, запах полыни… и Бог знает, что еще летает в моих клубящихся облаках… все только пар, явившийся на время и туманности звезд.

Покачиваясь, я пришел в дом, затопил камин и понял, что безнадежно счастлив, вот сейчас, в данную минуту. Мне захотелось пригласить всех на свой особый праздник, но я, как бы не старался, не объяснил бы гостям смысл этого праздника, суть которого была понятна только мне. Это мы с Денисом посадили сегодня яблони — замкнулся круг, и мы не знаем, кто соберет наши плоды. Мне захотелось бросить в камин свой свежий заграничный паспорт и все стихи, написанные мной.

«Оранжевые шарики пыльцы на лапках мохнатых шмелей — мое лучшее лакомство. О, континентальный завтрак арлекина! Слизну капельку с чайной розы. Амброзия в геометрии сада! Но только не надо больше бросать беспрецендентных фраз о летучих мышах! Я страсть как боюсь мышей, особенно летучих — они же из ада прилетают, чтобы высасывать мой мозг… Мне и так больно — игла шиповника саднит в левом полушарии. Наконец-то мой поэт немного опомнился, уж лучше бы ему вообще не трезветь, никогда не трезветь, ибо странен мир безалкогольный. Неадекватен нашему истинному восприятию, скажем так. Падают мои сады в твой стакан, Найтов, пей до дна, до развоплощения: Слышишь звон моих колокольчиков? Ах, какой звон: Приготовил тебе спальню в вольных широтах: цветы полевые у изголовья, свет вечерний в окнах. И так легко тем, так мирно, покойно, игрушки на полу. Боюсь огня. Потому что ты не пройдешь сквозь огонь, а кто-то пройдет — и не заметит: Не мне, к глубокому сожалению, распутывать твои кармические узлы. Не слишком ли много? Твоя память — бусы, рассыпанные в густой траве. Всадник едет навстречу солнцу. Страшно мне открывать ларец с саламандрами — ой, сгорела вся меморабиля! Красный-красный арлекин».

Я проснулся на восходе солнца. Мой мозг представлял собой миниатюрную модель земного шара, и, безо всякого сомнения, шла ядерная война между двумя сверхдержавами: Россия в левом полушарии, а Америка в правом. В аптечке на кухне я нашел парацетомол и, когда головная боль утихла, уединился в беседке с карандашом и тетрадкой. Я слышал смутную интересную мелодию, которая стала приобретать очертания живого текста. Это были белые стихи. Белые, как свежевыстиранные облака. Дождь расходился, барабанил по ржавой кровле моего ветхого убежища; я вдыхаю полной грудью эту терпкую влажность, утреннюю свежесть, круто настоянную на жасмине, разбавленную детскими слезами, стихами, дешевыми романсами. Вся жизнь — как дешевый романс, но я сам его сочинил. Вот теперь и подпеваю темы ангелам: «Отцвели уж давно хризантемы в саду:» Мне бы проспаться, раскаяться, причаститься и пропариться с березовым веничком в жаркой бане.

Последнее было неплохой идеей, несмотря на дигидролизацию наших физических тел. Но всем нужен был простой обряд очищения и преображения. Я натаскал из сарая березовых поленьев, разогрел котел; потихоньку мое колдовство раскочегарилось, каменка поспела, и приделок, превращенный Рафиком в баню, основательно прогрелся сухим прозрачным паром, пахнущим живым жаром, сосной и прошлогодними травами (пучки чистотела и золототысячника подвешены под закопченным потолком). В этом священном жаре мои абстинентные привидения наверняка обретут очертания и будут лояльно благодарны заправскому банщику за предоставленную возможность второго рождения. Крепкий деревенский пар рассеивает осадок тяжелых сновидений, прогоняет бесов, веселит и просто омолаживает. Когда все было приготовлено к священнодействую, в саду замелькала апельсиновая бейсболка Дениса — слава Богу, он проснулся раньше остальных, и, пока все дрыхнут, мы сможем спокойно вкусить все откровения русской бани.