Тильда Лоренс: Гадюки в сиропе или Научи меня любить

Иногда Шанталь говорила Эшли, что он похож на отца, при этом в голосе её проскальзывала нежность. Паркер злился. Он не мог понять, отчего она так радуется, видя лицо похожее, как две капли воды, на лицо человека, заставившего её страдать. Видимо, Шанталь, действительно, любила своего школьного короля, растворившегося во времени не хуже Коперфильда.

Она была слишком мягкой и уступчивой. Многие мужчины понимали это через несколько дней после знакомства, начинали манипулировать доверчивой женщиной. Это не могло не раздражать. Эшли неоднократно говорил матери, что ей стоит вести себя жестче с окружающими, ставить определенные планки и никогда не идти на уступки. Однажды прогнувшись, не заметит, как совсем потеряет собственное «я», став такой, какой её хотят видеть окружающие. Им это доставит удовольствие, а она перестанет воспринимать себя, как цельную личность и превратится в жалкое подобие прежней себя. От этой внутренней ломки будет расти неудовлетворенность, которая однажды сведет с ума. Или же просто изрядно помотает нервы.

«Закрой сердце на замок, а ключ просто выброси, чтобы никто никогда не сумел открыть его и надругаться над твоими чувствами». Эшли часто говорил эту фразу матери, но она все равно не могла изменить свою натуру, по-прежнему летела к людям, как мотылек на свет и не могла относиться к ним настороженно. Её доверчивость граничила с дуростью. Шанталь и сама это понимала, но даже на своих ошибках учиться не желала; верила, что однажды и на её улице случится праздник.

Эшли тяжело вздыхал, первое время раздражался, а потом смирился с этим специфическим качеством личности его самой близкой родственницы, перестал обращать внимание, и при необходимости просто превращался в жилетку, в которую можно выплакаться. На самом деле, он пропускал все жалобы Шанталь мимо ушей, никак не реагировал на ее риторические вопросы. Мать не обижалась, она понимала, что сыну слушать о её любовных переживаниях не очень-то интересно, но больше поделиться она не могла ни с кем. Подруг она так за всю свою жизнь и не завела. Да и надежнее было откровенничать с сыном. Она знала, что он станет могилой её секретов и, в отличие от подружек, улыбающихся в глаза и осуждающих за спиной, не станет полировать кости до зеркального блеска. Просто молча выслушает, и от этого будет легче на душе. Все лучше, чем неизменно держать в себе.

Такая расстановка сил устраивала обоих.

Дитрих ненавидел ранние пробуждения. Будь его воля, он поднимался бы не раньше полудня, а потом... Потом все равно ничего не делал. Лень родилась раньше него, а главным девизом жизни было: «И пусть весь мир подождет». Ланца мир не ждал, но он не рефлексировал по этому поводу, потому как вообще не имел привычки зацикливаться на чем-то одном. В его жизни не было ничего постоянного, все преходяще-уходящее.

Будильник прозвонил еще минут двадцать назад, а Дитрих так и не удосужился подняться с кровати. Лота уже два раза кричала, что пора вставать, иначе она за себя не отвечает. Пришлось подниматься. На автомате он ткнулся в дверь, где вчера обнаружил душевую комнату, включил теплую воду и встал под струи воды. Закрыв глаза, вновь принялся погружаться в состояние блаженной дремы.

Кое-как стряхнув с себя сонное оцепенение, он посмотрел на себя в зеркало. И остался недоволен увиденным. Почти до самого утра он читал какой-то новомодный роман об интернет-деятелях через ридер, и теперь глаза «спасибо» ему за это издевательство не говорили. На белках проглядывала капиллярная сетка, и в целом, лицо выглядело помятым. Дитрих закатил глаза. Почему-то всем его сверстникам в этом плане везло, а он был козлом отпущения. Многие могли сутки напролет сидеть в сети, посасывая из горлышка бутылки пиво. А утром прийти на занятие бодрыми и свежими. Дитриху нужно было строго соблюдать режим, иначе внешность начинала выкидывать фортели. Под глазами появлялась синева, и сам он походил на привидение, а не на нормального старшеклассника.

Потратив определенное количество времени на создание относительно нормальной прически и залив лаком творение рук своих, Дитрих спустился вниз. Отец читал газету и на происходящее вокруг не обращал никакого внимания, мать нарезала бутерброды и подпевала песне, звучавшей у нее в наушниках.

– Ты опять читал до утра? – спросила, не оборачиваясь.

Видимо, привыкла к тому, что сын по ночам бодрствует, а утром выглядит, как зомби. Дитрих вытащил из конфетницы шоколадный батончик, закинул в сумку. Носить с собой завтраки, приготовленные собственноручно, ему казалось занятием унизительным, а покупать в столовке, выстаивая длинные очереди просто не хотелось. Наверняка, это столпотворение будет действовать на него угнетающе, а, значит, велика вероятность, что он, не дождавшись своей очереди, вручит поднос первой попавшейся нерасторопной соседке или соседу, а сам уйдет из очереди. В итоге останется голодным.