Юлия Климова - Бешеные страсти

«Я не должна его слушать», – как заклинание повторила я, но по моим венам уже текла отрава… Клим сделал так, что теперь я точно знала: он планирует купить «Коричневый Париж». Шелаев специально дал мне понять, что сегодня по каким-то причинам картина достанется ему. «Еще секунда, и я наверняка узнаю дальнейший ход событий…»

– Я никого не собираюсь предавать, зачем вы все это говорите? – спросила я, к сожалению зная ответ.

– Теперь ты, как хорошая внучка, должна предупредить бабушку. Но ты ведь этого не сделаешь, Анастасия? Правда? – спросил он весело и добавил: – Ты не предупредишь Эдиту Павловну, потому что не на ее стороне. – На лице Клима появилась… нежность. Невозможная, невероятная нежность, которой раньше я не видела. Появилась и исчезла. – Сегодня ты на моей стороне, Анастасия.

Он подчеркнул последние слова. Подчеркнул, развернулся и пошел в зал. Теперь я уж точно не нуждалась в прохладном воздухе – мне не было душно, я чувствовала холод и… острое желание убить Клима Шелаева. Впрочем, не в первый раз!

Он совершенно не обращал на нас внимания, и через двадцать минут я стала думать: а не пригрезилась ли мне сцена около зеркала? Бывают же у людей небольшие помутнения рассудка…

Шелаев сидел, откинувшись на спинку стула, положив ногу на ногу, словно на свете никогда не существовало Тафта, а заодно и «Коричневого Парижа». Так обычно сидят в кинотеатрах или перед телевизором, когда смотрят вроде и неплохой фильм, но сюжет все же не захватывает. Ленивая, расслабленная поза, и ни одна тень не скользит по лицу.

На миг мне нестерпимо захотелось узнать, о чем думает Шелаев, и я мысленно обратилась к нему: «Посмотрите на меня, посмотрите». Клим повернулся к своему соседу и произнес несколько слов – показалось, или он все же бросил на меня короткий взгляд?

– Столько шума из-за какого-то кувшина, – недовольно протянула Эдита Павловна. – Ковальский так за него бьется, будто этот глиняный горшок отыскали в одной из египетских пирамид.

Теперь я знала, что Клим приехал за «Парижем». Знала. В груди подрагивала злость и настойчиво кашляла совесть – кхэ, кхэ, кхэ… Сколько бы я ни старалась относиться к случившемуся с равнодушием, ничего не получалось – Шелаев, как назло, достиг своей цели. «Мне все равно, все равно, меня это совершенно не касается…» – нараспев повторяла я и продолжала лететь на дно пропасти под названием «Очередное Предательство Дома Ланье на Радость Климу Шелаеву». Каждое слово обязательно с большой буквы!

«Когда же вы оставите меня в покое, когда забудете о моем существовании? Почему вы выбрали именно меня для своих игр и мести? Ваш отец любил мою маму…» Мысль оборвалась, и я почувствовала, как горят щеки, как сильно колотится сердце.

Но разве это сложно: взять и открыть правду бабушке? Нужно всегда делать то, чего враг от тебя не ждет – так почему бы и нет? Покосившись на Эдиту Павловну, я тяжело вздохнула и стала подбирать слова-проклятья, которые при случае можно было с удовольствием обрушить на голову Клима. «Возьму и скажу. Еще минута – и сделаю это».

Но я хранила молчание.

– Что с тобой? – спросила Эдита Павловна. – Душно?

– Немного, – ответила я.

– Наконец-то Ковальский получил свой кувшин, – она усмехнулась. – Какой лот следующий? Отлично, это не займет много времени.

Желая хотя бы немного отвлечься и развеселиться, я представила себя самой богатой женщиной планеты. Вот на продажу выставляют Тафта, я поднимаю руку, объявляю: «Сто миллионов долларов!» и добавляю: «Заверните, пожалуйста, картину и отправьте ее в дом Ланье».

А дальше?.. На чьей я стороне? На своей. Именно поэтому картину покупаю я, а не бабушка или Шелаев. «Ну, а дальше?» – настойчиво твердил внутренний голос.

«Если я отдам картину Эдите Павловне, значит, встану на ее сторону…»

Зачем Тафт написал этот «Коричневый Париж»? Почему он не увлекался желто-красными натюрмортами с яблоками, лимонами, виноградом и тыквой?! Что может быть лучше тыквы?

Я сжала губы и признала свое поражение. Все, что мне оставалось, – сидеть и ждать развязки (увы, роль явно не геройская). Но хуже всего было то, что я стала гадать, каким образом Шелаев победит Эдиту Павловну. «Он сравнил аукцион с театром… Почему?»

– Стартовая цена лота – сорок восемь тысяч, – донесся жизнерадостный голос аукциониста. – Есть ли желающие приобрести этот замечательный поднос?