Анна Смолякова: Замок из песка

После занятий мне надо было заехать к двоюродной тетке, и поэтому мы с Лариской договорились встретиться около Оперного. Хотя мероприятие было организовано Никитиной, сама она запаздывала. Я сидела на лавочке возле гигантского памятника Ленину и мысленно ругала ее всеми известными мне словами. До начала спектакля оставалось всего двадцать минут. И, похоже, нам уже не улыбалась перспектива прогуляться по фойе и как следует разглядеть театр, который я пока видела только снаружи.

Лариска, пахнущая лаком для волос и «Шанелью» из соседнего коммерческого киоска, появилась без пяти семь. Виноватой она себя, как всегда, не чувствовала. Просто ухватила меня за руку и быстро-быстро засеменила на высоких каблучках к мраморным ступеням.

— Тебя где носило? — злобно поинтересовалась я, пытаясь высвободить пальцы из ее цепкой ручки. — Часы у тебя есть вообще? Или как?

— Ну что ты вопишь? — Она безмятежно улыбнулась. — Боишься, что в гардеробе раздеться не успеешь? Так успокойся! Мне кассирша сказала, что на «Юноне» народу никогда много не бывает. Это же все-таки авангард!.. Да ты и сама посмотри: одни сопливые школьницы идут, которым балет — до фени. Им лишь бы «Ты меня на рассвете разбудишь…» послушать…

Никитина уже мнила себя крупным знатоком хореографического искусства, и я, честно говоря, не понимала, зачем ей потребовалось еще и мое присутствие.

— Мне вот, кстати, знаешь что интересно? — задумчиво проговорила она, когда мы скинули плащи возле стойки гардероба. — Как собираются они изображать сцену постельной любви? Ну, помнишь там: «Ангел, стань человеком!»? Это же про постельную любовь, да?.. По сцене, что ли, будут кататься?

Я пожала плечами. Во-первых, Ларискину пластинку с рыбниковской рок-оперой я слушала всего пару раз, поэтому цитаты мне ни о чем не говорили. А во-вторых, мне было не до того.

Это был настоящий театр! Первый настоящий театр в моей жизни: наш Уральский драматический — не в счет. И все здесь оказалось именно таким, как я себе и представляла. Сколько раз мне виделась и холодная белизна колонн, и классическая строгость мраморной лестницы. И высокие зеркала, и красный плюш низеньких скамеек. И даже чинные лица бабушек-гардеробщиц…

Наверное, я смотрела на гардеробщицу, которая принимала у нас плащи и пакеты с обувью, откровенно влюбленными глазами, потому что та улыбнулась и пожелала нам счастливого просмотра.

Немного портило праздничное впечатление то, что спектакль шел под фонограмму. Из огромной оркестровой ямы не доносилось ни звука. А я так привыкла слышать в телевизионных версиях балетов непременную настройку оркестра. Зато огромная люстра под потолком гасла так же медленно и загадочно, как в Большом театре.

— «Кончита — Анастасия Серебровская, Резанов — Алексей Иволгин», — успела вслух прочитать программку какая-то «сопливая школьница» за нашей спиной. Никитина многозначительно улыбнулась, и спектакль начался…

Когда теперь, спустя годы, я вспоминаю тот первый «живой» балет в своей жизни, то понимаю, что главным моим чувством была обычная зависть. Не восхищение, нет! Ведь я к тому времени уже видела по телевизору и Павлову, и Семизорову, и Семеняку, так что один вид «тетеньки на пуантах» не мог привести меня в бешеный восторг. Да и танцевали кордебалетские девочки не ахти как. Переминались в своих черных монашеских костюмах с ноги на ногу, небрежно делали классические пор-де-бра и туры. А я с пронзительной горечью понимала, что никогда не буду одной из них, никогда не выйду на сцену в надвинутом на глаза капюшоне и со свечой в руках. Никогда!

Никитина рядом тихо сопела от напряжения. С минуты на минуту, судя по фонограмме, должен был показаться ее новый «возлюбленный». И именно она испортила эффект его появления тем, что больно ущипнула меня за локоть и жарко зашептала в самое ухо:

— Настька, смотри! Смотри быстрее!

Я яростно отшвырнула ее руку и зловеще пообещала:

— Если еще раз меня ущипнешь — вообще встану и уйду!

— Ладно, ладно, не буду! — Лариска сегодня была подозрительно кроткой. Я снова повернулась к сцене и…

Граф Резанов, а точнее, Алексей Иволгин был уже здесь. Весь в черном, со свечой в руках он медленно шел по авансцене. Его длинные темные волосы отливали синевой, а в глазах стыла неземная печаль. Не знаю, что уж там Никитина нашла в нем похожего на Ледовского? На мой взгляд, они были абсолютно, потрясающе разными! Этот никогда бы не стал хранить в тумбочке фен и носить футболку с дурацкими овечками. Он был мужчиной! Настоящим мужчиной!