Ольга Дашкевич: Чертово лето

По идее, логичней всего пришельцу следовало представиться так:

— Меня зовут Бонд. Джеймс Бонд.

И он представился почти так же:

— Моя фамилия Саарен. Ян Саарен.

— Очень приятно, — сказала я и выжидательно постучала очками по краю стола.

Блеск его глаз чуть-чуть, самую малость, потускнел, в них мелькнуло недоумение.

— Вам мое имя ни о чем не говорит?.. А между тем я часто печатал свои материалы в центральных газетах и был бы рад…

Ах, вот в чем дело!.. Я облегченно вздохнула, стараясь скрыть нахлынувший восторг. Настоящий Мужчина с экзотическим именем Ян Саарен просто пришел наниматься ко мне в редакцию в качестве журналиста!

Деловая дама, которой я стала во мгновение ока, водрузила очки на переносицу и выпрямила спину. Выражение лица сделалось внимательным и приветливым, но с некоторой долей прохлады. Я все-таки редактор и кого попало нанимать не собираюсь, даже если это сам Джеймс Бонд во плоти.

— Ну, в общем, — промямлил Джеймс Бонд, демонстрируя милую, хотя и несколько наигранную, скромность, — я принес парочку своих статей, опубликованных в Москве. Вы могли бы ознакомиться и сообщить мне свое решение по телефону.

Жестом фокусника он вынул из кармана клочок бумаги с заранее написанным номером и положил его передо мной.

Нечего и говорить, что я взялась просматривать материалы, как только за посетителем закрылась дверь. Но прежде, конечно, скинула туфли.

Перо моего коллеги привело меня в настоящий восторг. Джеймс Бонд писал легким, изящным, чуточку старомодным стилем с очаровательной долей иронии, не переходящей в пошлость и дешевый стеб. Едва закончив чтение первой статьи, я схватила телефонную трубку и начала названивать автору. Телефон не отвечал. В этот момент до меня донесся смех из приемной, и я, снова с отвращением сунув ноги в туфли, отправилась посмотреть, в чем дело.

Оказывается, этот ловелас никуда не ушел! Сидел, негодяй, в приемной, вольготно закинув ногу на ногу, одну руку перебросив через спинку стула, а в другой держа лучшую в редакции фарфоровую японскую чашку, пил, бабник чертов, чай с печеньем, а мои «девочки», Ирма и Нелли, заглядывали мерзавцу в рот и хихикали, как идиотки.

Чувствуя, как мое лицо вытягивается и приобретает устрашающее выражение ярости — судя по сжавшимся в полуобмороке «девочкам», — я собрала весь свой яд и нежно пропела:

— Ах, вы еще не ушли… Ну, что ж… Пожалуй, мне нравится ваш… стиль!

Последнее слово я прямо-таки выплюнула, и Джеймс Бонд сразу сел прямо, снял руку со спинки стула, убрал ногу с колена второй ноги, а потом и вообще поднялся — понимает, мерзавец, что допустил серьезную ошибку, продемонстрировав мне свой неотразимый «стиль». В общем, мы вернулись в мой кабинет, где я официальным тоном сообщила ему, что он может приступать к работе с завтрашнего дня — с испытательным сроком! — на этом месте я сделал паузу и подняла на него значительный взгляд.

— Может быть, нам стоит отметить это событие? — воскликнул ободренный коллега, но я тут же одернула его ледяным движением бровей, и он увял.

Итак, я торжествовала победу, не зная, что меньше, чем через неделю буду оплакивать не только серые глаза, но и упущенные возможности.

Ян Саарен приступил, как и было условленно, к работе на следующий день, вел себя скромно, на девочек даже не смотрел — я проверяла! — и выдал на-гора довольно интересное эссе об ощущениях неофита в Америке.

Когда я выходила из кабинета в своем новом летнем костюме и блузке цвета увядшей розы, являя миру свои не самые, скромно говоря, плохие ноги в итальянских босоножках, и совершала проход по редакции, время от времени склоняясь к мерцающим экранам компьютеров, так что кудри рыжей гривы падали мне на грудь, а юбка эротично натягивалась, я ловила на себе его взгляд. И сейчас, несясь как сумасшедшая по хайвею, в сторону Монтиселло, к мамочке под крыло, совершенно вымотанная допросами в полицейском участке и рыданиями мгновенно подурневших «девочек», я с болью, ужасом и сожалением вспоминала потрясающие глаза Яна Саарена. Вспоминала — и ничего не могла с собой поделать. С болью и сожалением — понятно, а с ужасом — потому что в последний раз, когда я видела эти глаза, они смотрели в потолок редакции с выражением непередаваемого изумления, навсегда отпечатавшегося в остекленевших зрачках. И ладно бы глаза. Но то, что находилось ниже, вызывало у меня даже сейчас, через два дня, приступ неудержимой тошноты. Потому что под подбородком Джеймса Бонда острым предметом, как выражаются криминалисты, — возможно, бритвой, — был обозначен второй рот, зияющий и кровавый, застывший в беззвучном крике.