Ольга Дашкевич: Луна над заливом

Ветерок, врывавшийся в приоткрытое окно, трепал волосы Татьяны, сдувал со лба изысканную рваную челку. Вечерняя прохлада уже опускалась на землю, и свежий ветер, лишенный дневного зноя, было ощущать гораздо приятней, чем синтетический холод кондиционера.

Придерживая руль одной рукой, Татьяна потянулась за сигаретами. Ее ухоженная рука с короткими, покрытыми бесцветным лаком ногтями нащупала пачку, вытянула сигарету и, привычно поднеся ее ко рту, утопила в панели кнопку зажигалки.

В просвете деревьев показалась поблескивающая гладь океанской воды. Всего полчаса быстрой езды без пробок — и она дома, в тишине своего прохладного кондо, где соседям-американцам нет никакого дела до одинокой русской, вежливо здоровающейся с ними по утрам.

Она чувствовала себя уставшей, к тому же ей сегодня весь день хотелось плакать. Обычно слезливость нападала на нее перед критическими днями месяца, и в такие дни Татьяна старалась не назначать никаких встреч, баловать себя всякими приятными пустяками и поменьше общаться с окружающими.

Чертов Ники! Чертов мой сладкий, глупый, сумасшедший мальчик!

Татьяна затушила в пепельнице недокуренную сигарету и вытащила из пачки следующую. Ветерок, залетев в окно, вкрадчиво потянул с ее шеи легкий газовый шарфик, который она всегда надевала к светлому английскому костюму. Ники нравился этот костюм. Прекрати, — приказала она себе. С Ники все кончено. И ты это знаешь.

Все было хорошо, даже слишком, пока мальчик не вбил себе в голову, что жить без нее не может.

— Да кто он такой? — глядя на нее исподлобья, спросила Ирина, когда Таня, наконец, рассказала ей про Ники. Она поверить не могла, что подруга столько времени скрывала от нее наличие любовника.

— Никто! — Татьяна махнула рукой, глядя в окно. — То есть, совершенно никто, Ирка… Продавец в ликер-сторе.

— Ну, ты даешь! — Ирина потрясенно откинулась в кресле. — О чем же ты с ним разговариваешь?

— А зачем нам разговаривать? — Татьяна усмехнулась. — Вполне хватает того, что обычно лепечут в таких случаях: хани, бэби, свити… Он красивый мальчик.

— Мальчик?! — Ирина чуть не выронила чашку с кофе. — Что значит — мальчик? Сколько ему лет?

Татьяна подняла на подругу смеющиеся глаза.

— Двадцать два.

— Иди ты! — ахнула Ирина. — Как это — двадцать два?.. Что — серьезно? И как ты его захомутала?

Татьяна пожала плечами. Она и сама не знала, как так вышло. Ну, да, по вечерам, примерно раз в неделю, заглядывая после работы в ликер-стор за вином, она всегда приветливо здоровалась с высоким широкоплечим юношей, стоявшим за прилавком. Песочного цвета волосы, бронзовый загар, ослепительные зубы — американский стиль. Хороший мальчик. Да, да, да, она с ним кокетничала. Но, скорее, ради смеха: ну, в самом деле, что может привлекать американского паренька, едва перешагнувшего порог совершеннолетия, в сорокалетней русской женщине, которая, по большому счету, годится ему в матери?.. Конечно, Татьяна знала, что ей никто не дает ее лет. Подруги спрашивали — почему ты, Танька, такая молодая? Открой секрет? Она всегда отвечала честно: бокал красного вина в день, пешие прогулки, зарядка по утрам. Вот и все. Но на самом деле все, наверное, было сложнее. Татьяну трудно было назвать красавицей, хотя и уродкой она не была. Она и сама не знала, что именно привлекало к ней мужчин. Видимо, присутствовала в ней какая-то искра, которая притягивала сердца и заодно мешала Татьяне стареть.

Дразня «ликерного» мальчишку, Татьяна испытывала смешанные чувства: торжество и нежность. Он был такой милый! Краснел. Пригласил ее в соседнюю забегаловку выпить с ним кофе. Она пошла — ей было страшно интересно, что из этого получится. Он накрыл ее тонкую кисть своей большой юношеской лапой, и Татьяне на мгновение стало страшно, что сейчас он увидит, какие старые у нее руки. Но Ники ничего не заметил. Он смотрел ей в лицо и улыбался.

Когда они впервые поехали в мотель — не к себе же ей было его вести! — она была буквально потрясена силой захватившей ее страсти. Это молодое тело, конечно, было прекрасно само по себе, но все равно его красота не объясняла жгучей, до боли, нежности, охватившей ее, — нежности к этим глазам, к этим по-детски пушистым ресницам, гладким загорелым плечам, ямочке на левой щеке, впалому мальчишескому животу… Господи, что она ему шептала тогда!.. Ники потом спросил, когда они вместе курили, стряхивая пепел в дешевую мотельную пепельницу: