Оливия Уэдсли: Несмотря ни на что

Наконец, он обернулся.

— Говори же дальше, объясни, — сказал он ровно и беззвучно. — Объясни, к чему ты лга… почему ты сочла нужным сказать мне, что… сказать то, что ты сказала?

— Мы считали, что так благоразумнее, — отвечала быстро мать. При слове «мы» кровь прилила к лицу Джона и громко застучала в висках. Он почувствовал разъедающую сердце ревность к этому другому, незнакомому мужчине, игравшему, по-видимому, в жизни его матери роль более значительную, чем сын.

Он сделал резкое движение и сказал с раздражением:

— Все это чертовски неприятно, надо признаться!

Мать встала.

— Так вот каково твое заключение?!

И, торопливо подойдя к Джону, схватила его за руки и, не выпуская из своих, продолжала надорванным голосом:

— Милый, не надо… не говори так… Я догадываюсь, что ты должен чувствовать… я знаю, что в эту минуту ты, может быть, ненавидишь меня и чувствуешь себя преданным, обманутым… мною! Ответь мне, Джон, не жила ли я только тобою и для тебя всегда, с самого раннего твоего детства — и до сегодня? Расставались ли мы когда-нибудь, за исключением одного месяца в году, до тех пор, пока ты не поступил в колледж и не стал проводить время так, как тебе хотелось? Ты знаешь, что тебе, тебе одному была посвящена вся моя жизнь. Ты первый сказал — да, я слышала это от тебя! — что каждый человек должен жить своею собственной жизнью, идти своею собственной дорогой, не забывая о своем «я». Или это относится только к молодым? Или жизнь — только для молодых, и все, кто не подчиняется этому закону, достойны осуждения? Ты вот только что уверял, что я — красавица. Мне сорок седьмой год, Джон, и с каждым годом будет исчезать часть этой красоты. Следует ли мне продолжать жить так, отрекшись от личной жизни, старея, теряя одно за другим, — только потому, что это «приличнее» в мои годы? Да, да, именно так выходит: ты сейчас ненавидишь меня отчасти потому, что чувствуешь себя больно задетым моим обманом, но еще и потому, что в душе считаешь нелепыми, почти постыдными какие-то притязания на личную жизнь у женщины моего возраста, у женщины-матери. Милый мой, если человек страдал во имя любви, — эта любовь в нем никогда не умирает. И такой любви нечего стыдиться. Говорю так не для того, чтобы защищать незаконные союзы. Я только хочу, чтобы ты понял, что иногда можно поступать как будто заведомо дурно, — а между тем делать это с твердым сознанием честности и справедливости своего поступка. Не я создала законы, которые соединяют и разлучают людей, и не в моих силах было переделать нрав человека, за которого вышла замуж в молодости. Он был злой человек, и ему нравилось быть злым. И когда я ушла от него (еще до того, как встретила твоего отца), он объявил, что никогда не даст мне развода. Наш нерасторгнутый брак ничуть не мешал ему жить, как хотелось, — для меня же он был тюрьмой. Когда я писала ему, умоляя дать мне свободу, он только издевался. Я ушла от него без копейки в кармане и погибла бы, если бы старый друг моей матери, умерший в это время, не оставил мне небольшое состояние. Год спустя я встретила твоего отца… Джон, попытайся судить справедливо, вспомни, что оба мы были молоды тогда. Я была моложе, чем ты теперь. Мы сделали все, что могли, чтобы заставить моего мужа дать мне свободу. Но он решительно отказал. Тот, другой, которого я любила, был в то время беден, он был начинающим адвокатом. Он хотел, чтобы я открыто жила с ним, он умолял меня переехать к нему. Мы чуть не расстались совсем из-за того, что я отказалась поступить так. Но я не сдалась. Понимала, что погублю его, разобью его будущее, если буду жить в его доме в качестве жены, оставаясь по закону женой другого. Занять же положение более низкое казалось мне оскорблением нашей любви. Да и он ни за что не согласился бы на это. Итак, мы расстались: он уехал в Нью-Йорк, а я укрылась здесь — и здесь родился ты. И с твоим рождением, милый, все для меня изменилось, жизнь снова приобрела смысл. Когда я держала тебя на руках, чувствовала себя, как человек в неоплатном долгу. Но я старалась делать все, что могла, чтобы немного возместить тебе то, чего ты был лишен. Я сберегала каждую копейку, если она не была нужна для тебя, чтобы в будущем тебе было с чем начать самостоятельную жизнь. Если иногда и встречалась с твоим отцом, то в таких отдаленных местах, что ни ты, ни кто-либо из окружающих тебя не могли узнать об этом. Один день в году, один только короткий день, Джон, я урывала для себя! Теперь того, кто был моим мужем, нет больше в живых, он умер неделю тому назад, — и я уезжаю завтра в Нью-Йорк, где выйду замуж за твоего отца. Он теперь богатый и видный человек, известный судья и все еще влюблен в меня не меньше, чем двадцать пять лет тому назад, в тот зимний день в Париже, когда в первый раз поцеловал меня. Джон, твое будущее в безопасности, дорога тебе уготована, и ни малейшая тень «скандала» не запятнала твоего имени. Я так старалась, Джон… Так тяжело боролась… Пожелай же мне счастья, будь великодушен…