Джон Грин: Ошибки наших звезд[любительский перевод]

Ваш друг,

Лидевай Флиханхарт

P.S.: Я возьму с собой своего парня на случай, если Питера придется физически удерживать.

Почему он написал Ван Хаутену в свои последние дни, а не мне, почему он сказал Ван Хаутену, что тот будет прощен, если я получу свое продолжение? Может, страницы из блокнота просто повторяли его просьбу к Ван Хаутену? Гас использовал свою неминуемую смерть, чтобы исполнить мою мечту: продолжение книги было такой мелочью, чтобы ради этого умирать, но это все, что у него осталось.

Я бесконечно обновляла е-мейл той ночью, поспала несколько часов, а потом снова начала обновлять около пяти утра. Но ничего не приходило. Я попыталась посмотреть телевизор, чтобы отвлечься, но мысли продолжали относить меня к Амстердаму, я представляла, как Лидевай Флиханхарт и ее парень кружат на велосипедах по городу, пытаясь выполнить это безумное боевое задание — найти последнее письмо мертвого подростка. Как было бы здорово подскакивать на камнях мощеных улочек, сидя за спиной Лидевай, чувствовать, как ее волнистые рыжие волосы откидывает ветром мне в лицо, вдыхать запах каналов и сигаретный дым, смотреть на всех этих людей в уличных кафе, пьющих пиво и произносящих « р » и « х » так, как я никогда не смогу.

Я скучала по будущему. Конечно же, я понимала даже до его рецидива, что я никогда не смогу состариться вместе с Августом Уотерсом. Но когда я думала о Лидевай и ее парне, то чувствовала себя так, будто меня ограбили. Скорее всего, я никогда больше не увижу океан с высоты десять тысяч метров, так высоко, что невозможно даже различить волны или лодки, и все это выглядит как единое бесконечное пространство. Я могла представить это. Могла вспомнить. Но не могла увидеть снова, и до меня вдруг дошло, что прожорливые человеческие амбиции никогда не укрощаются исполненными мечтами, потому что мысль о том, что все может быть снова и лучше, никуда не исчезает.

Скорее всего, так оно и есть, даже если дожить до девяноста — хотя я завидую тем, кому доведется это проверить. Но все же, я уже прожила вдвое больше, чем дочь Ван Хаутена. Чего бы он не отдал только за то, чтобы его ребенок умер в шестнадцать лет.

Внезапно мама выросла между мной и телевизором, держа руки за спиной.

— Хейзел, — сказала она. Ее голос был таким серьезным, что я испугалась худшего.

— Да?

— Ты знаешь, какой сегодня день?

— Явно не мой День рождения.

Она рассмеялась.

— Не совсем. Четырнадцатое июля, Хейзел.

— Это твой День рождения?

— Нет…

— День рождения Гарри Гудини?

— Нет…

— Мне уже надоело угадывать.

— ДЕНЬ ВЗЯТИЯ БАСТИЛИИ! — Она вынула руки из-за спины и восторженно замахала двумя маленькими пластиковыми французскими флагами.

— Звучит как что-то придуманное. Как День борьбы с холерой.

— Поверь мне, Хейзел, в Дне взятия Бастилии нет ничего выдуманного. Ты знала, что ровно двести двадцать три года назад французский народ взял приступом тюрьму под названием Бастилия, чтобы побороться за свою свободу?

— Ух ты, — сказала я. — Нам нужно отметить это наиважнейшее событие.

— Так случилось, что я только что назначила твоему папе пикник в Холлидей парке.

Она никогда не переставала пытаться. Я оттолкнулась от дивана и встала. Вместе мы собрали кое-какую начинку для бутербродов и нашли пыльную корзинку для пикника в кладовке.

День был прекрасный, наконец-то похожий на настоящее лето, теплый и влажный — такая погода после долгой зимы напоминает тебе, что если мир и не был предназначен для людей, то мы-то уж точно были для него предназначены. Папа, одетый в желто-коричневый костюм, ждал нас на стоянке для инвалидов, набирая что-то на карманном компьютере. Когда мы припарковались, он помахал нам, а потом подошел и обнял меня.

— Отличная погода, — сказал он. — Живи мы в Калифорнии, каждый день был бы таким.

— Да, но тогда бы они так тебя не радовали, — сказала мама. Она ошибалась, но я не стала ей возражать.

Мы расстелили одеяло рядом с Руинами, странноватым прямоугольником римских развалин, словно с неба упавших посреди поля в Индианаполисе. Руины не настоящие: это вроде скульптурной реконструкции восьмидесятилетней давности, но за этой фальшивкой особо никто не следил, поэтому она вроде как случайно стала настоящими руинами. Ван Хаутену они бы понравились. Да и Гасу тоже.

Мы уселись в тени Руин и перекусили.

— Тебя намазать солнцезащитным кремом? — спросила мама.

— Нет, не нужно, — сказала я.