Энцо Бьяджи - Причуды любви

Побывал я и в Индии, где в семи милях от Бомбея находится священный грот, к которому ведет длинная лестница. У входа возвышаются огромный каменный фаллос и статуи бога Шивы и его жены Парвати, символизирующие таинственную и вечную силу любви.

Мне вспомнились эротические миниатюры «Камасутры» — этого изящного кодекса супружеского счастья, созданного примерно пятнадцать веков назад. Идеальные пары, согласно «Камасутре», формируются в зависимости от природных данных: к примеру, мужчине-зайцу нечего делать с женщиной-слонихой.

В кодексе дается точное описание тридцати двух эротических поз, и каждая имеет свое наименование… После этого что можно еще узнать о сексе? (Как выразился мой приятель, скульптор Лучано Мингуцци, глядя на искусство этрусков: «Ну все как у нас!»)

И, наконец, Париж, пленительный Париж! Одно это слово пробуждает сладостные грезы, и ноздри щекочет аромат французских духов, как поется в оперетте Франца Легара «Ева».

И в самом деле, парижский волшебник Жан Пьер Герлэн изобретает духи, делающие женщину особенно соблазнительной. По его словам, духи должны не только вызывать приятные ощущения, но и подчеркивать личное обаяние их обладательницы.

Правда, у основателя фирмы мсье Жака этого и в мыслях не было; его первые духи назывались «Jardin de Mon Cure» («Сад священника») и тем самым как бы преграждали дорогу всяческим вожделениям. Однако со временем тяга к изысканному, экзотическому овладела им, и он стал заказывать этикетки Гаварни [2] Гаварни, Поль (1804–1866) — французский график. , а флаконы изготавливать из хрусталя «Баккара».

Названия нынешних духов говорят сами за себя: «Femme» («Женщина»), «Vertige» («Головокружение»), «Eau folle» («Вода безумия»), «Je reviens» («Я вернусь»), «Je, tu, il» («Я, ты, он»). С той же целью в Париже родились короткая стрижка, перманент, волосы, выкрашенные «перышками»; Коко Шанель ввела в моду костюм джерси, а в 1947 году Диор удлинил юбки; девушки нацепили беретики а-ля «Бонни и Клайд». Образ парижанки всегда ассоциируется с элегантностью, грацией, отсутствием предрассудков и оптимизмом.

Все началось с «Belle Epoque»: Всемирная выставка 1900 года в Париже стала апофеозом прогресса — электричество, кинематограф, автомобиль, авиация. За столиками «У Максима» сидели российские великие князья и Габсбургские принцы. Даже король Бельгии Леопольд II, славившийся своим аскетизмом, наведывался сюда, чтобы поглядеть на женщин, которых молодой Пруст за их типичное положение прозвал «горизонталями». К поклонникам блистательной Лианы де Пуги принадлежал и Габриэле Д'Аннунцио. Но, увы, дама полусвета его не оценила, отозвавшись о нем как о лысом безбровом карлике, с позеленевшими зубами, зловонным дыханием и манерами паяца. Гораздо более сильное впечатление произвел на нее другой итальянец — Муссолини. «Он завоевал все сердца, в том числе и мое», — заявила она. На кладбище Пер-Лашез я посетил могилу Вирджинии Олдоини, графини Кастильоне, чья красота вошла в легенды как «памятник плоти». Некто, явно намекая на ее интимные отношения с Виктором Эммануилом II, Наполеоном III и другими высокопоставленными лицами, окрестил Вирджинию «золотой имперской вульвой». Она же, зная непостоянство человеческой природы, утверждала: «Я — создание божье, однако дьявол в любой момент может мною завладеть».

Неподалеку от ее гранитной урны спит вечным сном Альфонсина Плесси, прозванная Мари Дюплесси, ставшая впоследствии графиней Перрего, но более известная как «Дама с камелиями» или «Травиата». Вот еще одна глава в истории распутства того века, когда родился канкан с двумя его королевами: Розой Помпон и Селестой Могадор. Все эти главы встают перед глазами как живые картины или шарады.

В двенадцать лет Альфонсина была уже вполне зрелой девицей и отдала свою невинность официанту: видимо, в ней заговорил пролетарский инстинкт. Но, подобно Вирджинии Олдоини, у нее были большие амбиции, уравновешивающие полное отсутствие морали. «Почему я стала продажной женщиной? Да потому, что честным трудом никогда бы не достигла той роскоши, о которой мечтала», — признается она. Альфонсина была далеко не глупа и вовсе не безрассудна, хотя кроме роскоши ее всегда привлекала богема: среди ее любовников было немало писателей, художников, музыкантов. Она слыла женщиной светской, остроумной и практичной. Ее чарам поддался даже Ференц Лист, причем с ним она готова была бежать хоть на край света. Впрочем, возможно, тут сказалась ранняя усталость от жизни, полной бурных наслаждений. В этом пламени она сгорела всего в двадцать три года.