Сьюзан Ховач - Грехи отцов. Том 1

— Вы явно не имеете отношения к шоу-бизнесу! — добавила она смеясь.

— Потому что не пью шампанского?

— Не шутите, я думаю, что они принимают из него ванну.

— Вы актриса, мисс…

— Ковалевски.

— Простите?

— Тереза. Я новая квартиросъемщица.

Я был очень удивлен. Эта девушка слишком отличалась от стройных хорошо воспитанных блондинок, которых обычно селил у себя Кевин.

— А что случилось со шведкой Ингрид? — спросил я первое, что пришло в голову.

— Ингрид уехала в Голливуд.

К этому моменту она уже смотрела на меня с большим удивлением, чем я на нее.

— Вы не похожи на дружков Кевина. Должно быть, вы его юрист?

— Почти угадали. Я банкир.

— Что? Господи, здесь такой шум! Кажется, вы сказали, что вы банкир?

— Да. А вы чем занимаетесь, Тереза?

— Живописью. Вот это да, вы на самом деле банкир? Вы хотите сказать, что целый день стоите в будке кассира и раздаете деньги?

Я был очарован ее невежеством. Позднее я узнал, что она была очарована моим.

— Вы никогда не слышали об Эдварде Мунке? Вы никогда не слышали о Пауле Клее?

— Нет, — сказал я, — но очень хочу узнать.

После нескольких свиданий она имела некоторое представление о моей работе.

— Ты хочешь сказать, что я не могу прийти в твой банк с десятидолларовой бумажкой и открыть счет?

— Наш банк имеет дело с другими клиентами. «П. К. Ван Зейл и Компания» — это инвестиционный банк. Мы добываем деньги для крупных корпораций Америки, выпуская ценные бумаги, которые клиенты покупают для размещения капитала.

— Я не верю в капитализм, — твердо сказала Тереза. — Я полагаю, что это безнравственно.

— Нравственность подобна норке, — сказал я, — это замечательно, если вы можете ее себе позволить.

И хотя она рассмеялась, я больше при ней не заикался о своей работе.

Она упорно отказывалась рассказывать мне о своих картинах, а когда я поднимался в ее мастерскую, то обнаруживал, что полотна повернуты лицом к стене, потому что она считала их слишком плохими. Однажды, когда она принимала душ, я приподнял ткань, которая закрывала наполовину законченную работу на мольберте, но испугался, что она заметит, что ткань сдвинута. Тереза мне слишком нравилась, чтобы подвергать опасности наши отношения. Мне нравилось в ней отсутствие претенциозности и то, как она, не задумываясь, говорила все, что думала. Хотя она была достаточно практична и далеко не наивна, ей удавалось сохранить простоту, которая напоминала мне девушек, с которыми я встречался в юности в Бар-Харборе. Я приглашал ее в богатые ночные клубы, но она сказала, что предпочитает маленькие ресторанчики с национальной кухней в Виллидже. Я хотел устроить большой обед и познакомить ее с моими друзьями, но она сказала, что предпочитает вечера вдвоем. Я хотел, чтобы она больше времени проводила в моей квартире, но она сказала, что нервничает при слугах. Некоторое время я не решался пригласить ее к себе, поскольку считал, что она не равнодушна к деньгам, но однажды в феврале я рискнул и пригласил ее послушать пластинки из моей коллекции.

Мы слушали проигрыватель, смотрели наше любимое шоу по телевизору, а на следующее утро вместе читали «Нью-Йорк сэнди таймс».

— Думаю, тебе стыдно быть богатым! — нежно сказала она, когда мы снова легли в кровать в субботу вечером.

— Вовсе не стыдно. Это мои собственные деньги, я их заработал и горжусь этим. Но я встречал слишком много женщин, которые находят мой банковский счет более привлекательным, чем я сам.

— Сэм, — сказала Тереза, — почти каждый раз, когда мы начинаем интересный разговор на отвлеченную тему, он приводит к деньгам. Ты этого не заметил? Я не могу этого понять. Я не интересуюсь деньгами. Почему же мы все время о них говорим?

Я улыбнулся, извинился и наконец-то поверил, что она говорит серьезно.

Возможно, Тереза не интересовалась деньгами, но она придерживалась строгих принципов насчет того, как их зарабатывать. Хотя она соглашалась, чтобы я платил за обеды в ресторанах и изредка принимала мои скромные подарки, она категорически отказывалась от финансовой поддержки и считала, что следует жить по средствам. Чтобы обеспечивать себя самым необходимым, она обычно нанималась на время куда-нибудь официанткой, а потом увольнялась, как только зарабатывала немного денег, чтобы продержаться несколько недель. По-видимому, ее не интересовала постоянная работа и нормальная жизнь, но, несмотря на неизменное пристрастие к богеме (что раздражало меня), у нее были довольно милые увлечения — она любила стряпать, пыталась шить и сохранила старомодные представления о том, можно ли брать деньги у мужчин, имеющих наилучшие намерения. Эта странная смесь консервативности с эксцентричностью все больше очаровывала меня. Я не одобрял ее отношения к работе, но уважал ее преданность живописи. И хотя меня раздражал тот факт, что она зачастую плывет по течению, я не мог не восхищаться ее способностью добывать пропитание и жить по правилам, которые она сама себе установила.