Дмитрий Басаргин - Море, солнце и…

— Нет, — она отпрянула от него. Кровь бросилась ей в лицо. — Я сама дойду. Пока.

Она быстро пошла, быстро — насколько позволяло платье, пошла под гору. Сделал три шага, остановилась, повернулась к нему.

— Ты странный. Я буду думать о тебе.

Она уходит.

Может, мы слишком злоупотребляем этой фразой, может, она с каждым разом все больше теряет свой трагический смысл, но…

Она ушла.

Понимаю, понимаю! Читатель-скептик и читатель-циник скажут, что никакой тут нет логики, что все это пасторально и вычурно. И уж в наше-то просвещенное время все должно было кончится, как минимум, жаркой постельной сценой в его бунгало. «…Его слабо загорелая кожа странно перетекала в ее смуглую…» и тому подобные пошлости. А потом утром, с первым автобусом, они бегут от братьев-абреков, возможно, те настигают их на своем «Опеле» в горах… Эх, вот это зажигательный сюжет!

Я отвечу одной фразой. Есть же элементарная порядочность. Есть, поверьте. В конце концов и набоковский Гумберт мог остаться для Лолиты чистой и недосягаемой первой любовью. Но предпочел стать Гумбертом. Имя нарицательное. А сюжет мой и не претендовал никогда на зажигательность. Вот так.

А утром он уезжал. Уезжал, почти не испытывая сожаления — это было первое дождливое утро за весь почти что месяц его жизни на юге. Таким юг не привлекал. Все сырое, будто насквозь пропитано тончайшей пеленой дождя. Откуда-то ветром доносит гул — шторм вошел в силу. Яростное море обрушивает на берег тонны воды. Снова и снова. Нет, это не Рио-де-Жанейро. Хотя, кто знает, может, и в Рио бывают плохие времена? И шторма?

Промозгло и сыро.

Он собрал свой нехитрый скарб, все влезло в рюкзак вместе с «комбиком». Куртку-джинсовку одел на себя. Надел и ни разу здесь ненадеванные джинсы. Надо же, пригодились!

Попрощался с соседями. Все они приехали позже него и еще не верили в то, что шторма — надолго. Все они хотели использовать свой шанс на отдых и поэтому оставались. В этом насквозь пропитанном влагой селении у беснующегося моря.

— Ну, будете у нас на Колыме… — Виктор по очереди пожал руки всей мужской половине, включая Гошу и Кирилла.

— Типун те на язык, — Сергей, отец Гошки «косит» под мелкоуголовного типа. Оттого и «зэчку» носит, хотя безобиден, в общем-то.

— Счастливо, — Света, мать Кирилла, тепло посмотрела на Виктора. В глубине души тот подозревал, что на его кандидатуру были какие-то планы у этой еще совсем молодой и цветущей женщины. Одна беда — жил он под боком. А это — минус.

Но шутки в сторону. Ну хоть тресни, никакого сожаления. Может быть, оно придет позже, а сейчас… Надо уходить вовремя. Шторма идут.

Он шагает по улице. Не к набережной, куда всегда ходил купаться, не к своему бару — короткой дорогой через бывший санаторий. Идет вверх, в гору, где на отшибе, почти за чертой города, стоит автостанция. Водяная пыль даже пахнет иначе — вода-то пресная, а у моря — соленый запах. Он прошел рынок.

Откуда-то из близлежащего кафе вырвалась вдруг уже подустаревшая песня «Ленинграда». Хотя, это в России она устаревшая. А здесь — хит сезона.

Хриплый голос Шнура надрывался, ревел из динамика. И ведь издевался, гад, по обыкновению. Вот так — всю жизнь, хочется чего-то высокого, а есть только эта убогость. Как хмурым утром в студенческой общаге после попойки. Сквозь выбитые окна гуляет ветер, трезвые собирают осколки/обломки, и орет благим матом магнитофон. И жить не хочется.

Сырая лавочка под навесом автостанции. Горло словно судорогой свело — не глотается.

Ну где же ты!!! Ведь не может, не должно так быть всегда!!! Ну приди же, почувствуй и приди!!! Я не могу всегда проскакивать мимо жизни!!! Просто приди, посмотри своими глубокими, как вечность, глазищами и скажи немного гортанным голосом: «Не уезжай!» Черт знает, может, я и вправду не уеду?! И пусть рухнет весь мир, пусть все катится в тартарары, только скажи мне: «Не уезжай!»

Подошел автобус. Его автобус.

Пора садиться, где мой инструмент? Поехали, амиго. Никому мы здесь не нужны. Да и нигде, по большому счету. Разговаривать с гитарой — это паранойя. Вода стекает по стеклу тонкими струйками.