Дмитрий Володихин - Золотое солнце

Я так и не потерял сознание. Слава Нергашу, отлив. Вода лизала мне пятки, очень холодно, клочья пены летели в лицо, но обратно в воду, на камни, меня все же не понесло. Последний удар был таким, что я вмиг разучился отличать благодатное море от коварной суши и сумасшедшего неба. Да, я так и не потерял сознание. Я тупо смотрел на песок, ноги отказались слушаться, голова гудела, как медный котел от удара обухом топора. Долго ли я пролежал как мертвец, не разучившийся видеть и слышать? И все-таки холодно, очень холодно... Надо отползать, иначе ведь подохну. Не получалось. Кажется, я тогда и вправду был чем-то вроде мертвеца, чью душу уже потащили в темную пучину придонные братья, да видно вырвалась. Ее, мою душу, отпускали медленно и с неохотой. Я мог околеть прямо на берегу от холода и бессилия. В конце концов я заметил, как указательный палец моей правой руки рисует нечто. Выводит на песке руны. Это называется руны. Сначала я не понял, что именно они обозначают, хотя наш род и гордился: три поколения знали грамоту... Палец написал: «Малабарка Габбал из Черных Крыс». Мое имя. Слава Нергашу, мне есть за что зацепиться в этой свистопляске, потому что Малабарка — мое имя. Я пополз. Нельзя было оставаться на берегу. Что там, за песчаной грядой? Но оставаться на берегу нельзя: я подохну, меня убьют. Я Малабарка, и я медленно отползаю от моря...

Я дерьмо, я добыча для слабых. Из моего левого бока в трех местах хлещет кровь. Течет из левого плеча. Кровоточат пальцы на левой руке. Зато с проклятыми глазами наоборот. Левый целехонек, а правый так заплыл, что палубы не видно... Какая тут палуба! Чертов песок. Если справа у меня будет враг, я не смогу рассчитать расстояние до его глотки и до его кишок.

По песку за мной, верно, тянулись прерывистые алые ленты. Темно. С рассветом любой мальчишка без труда, найдет меня по такому следу и прикончит.

Море щедрое и суровое! Глубоко же ты запустило в меня свои клыки...

Я подтащил себя к мелкому прибрежному кустарнику. До леса не доползти. А тут, может быть, заметят не сразу. Шанс уцелеть. Астар и Аххаш! Я слабей младенца. Да! Я сейчас слабей младенца, но я жив. И у меня есть нож, одежда и Куб судьбы. Я жив. Засыпая, я мысленно обратился к Хозяину Бездн: «Нергаш! Спасибо. Я запомню твое добро».

— Это твой последний шанс передумать, принцесса. — Салур зачем-то качнул одну из свечек в углах гексаграммы, словно и не сам приклеивал их капающим воском.

Я наконец-то нашарила замочек опалового ожерелья, расстегнула его и небрежно кинула поверх уже сброшенных мною платья и сандалий.

— Учитель, я не для того две полных луны выслеживала одну из зеркальных, чтобы сейчас отступить! — С этими словами я дернула узел шелкового платка на бедрах — последнего, что осталось на мне из одежды. Правда, есть еще шерстяной шнурок в косе, но он скорее всего мне понадобится, а и не понадобится — найду, как не оставить этой улики. В конце концов, это не сандалии и не нитка хосских опалов, а сущий пустяк.

— Тогда — в круг. — Салур даже не изменил выражения лица, когда я предстала перед ним полностью обнаженной. Сказать по чести, вряд ли кто из других мужчин способен на такое — даже в его возрасте. Даже по отношению к той, кому сам же в шесть лет вытирал сопли...

Не говоря больше ни слова, я перешагнула через одну из линий, проведенных золой, и встала строго в центре гексаграммы.

— Да смилуются над тобой Ула-Лоам и Улу-Серенн! — возгласил Салур, поднося огонь к курильнице, полной высушенной коры древовидной лилии...

Из прорехи в облаках слабо сочился лунный свет. Я спасаю свою шкуру. И спасаю ее плохо, хуже некуда. Я дерьмо, я добыча для слабых. Из моего левого бока в трех местах хлещет кровь. Течет из левого плеча. Кровоточат пальцы на левой руке... Кажется, кто-то здесь есть... рядом. Зато с проклятыми глазами наоборот. Левый целехонек, а правый так заплыл, что палубы не видно... Какая тут палуба! Чертов песок. Если справа у меня будет враг, я не смогу рассчитать расстояние до его глотки и до его кишок... Точно, кто-то стоит совсем рядом, в десяти шагах. По песку за мной, верно, тянулись прерывистые алые ленты. Темно. С рассветом любой мальчишка без труда найдет меня по такому следу и прикончит. Уже нашли! Нашла. Я не вижу ее, но смех, этот наглый смех — женский. Проклятие! Я не вижу ее. Гортанный оклик. Отвратительная, тягучая, как смола, речь Лунного острова. Так много «а», переходящих в «э», и так много «е», переходящих в «и». Язык стариков и баб! Мужчине нужно отдавать команды, сквернословить, торговаться и кричать на врагов. Это бабы вяжут сети из слов. Я подтащил себя к мелкому прибрежному кустарнику...