Фэй Уэлдон - Ненавижу семейную жизнь

И еще одна невероятная вещь. Вы помните, я сказала, что он ирландского происхождения. Так вот, он рассказал мне, что у него был брат Каррен, он умер совсем молодым, его убили в пьяной драке. Брат был замечательный музыкант, играл на скрипке. Патрик уехал в Ванкувер и разбогател. А брат уехал в Лондон и стал петь в метро, его любимая станция была “Черинг-Кросс”, а потом он погиб. Странная штука жизнь, заключил он.

Да, согласилась я, жизнь очень странная штука, и так испугалась, что не захотела встретиться с этим самым Патриком ни завтра, ни послезавтра, ни послепослезавтра. Какие страшные узоры выписывает эта самая жизнь, никогда в ней ничего не кончается. Должна ли я сказать Лалли, что у нее есть родной дядя? “Вряд ли я смогу выбрать время, чтобы повидаться с ним, — только и услышу я в ответ. — У меня концерт”. Она живет в мире дивных звуков, и этот мир очень мало интересуется всеми нами.

Я отрекаюсь от своих слов. Я не влюблена. Потрясение вернуло мне здравый рассудок. Я — жена Себастьяна и его женой и останусь. А вы все, пожалуйста, простите меня.

Однако, расставаясь с ним, я все-таки взяла его визитную карточку.

Наступило и прошло Рождество. За столом у Серены и Кранмера собрались двадцать три человека; хлопали хлопушки, все шутили, смеялись, дарили друг другу подарки у наряженной елки, а потом улеглись спать, так что в доме не осталось ни одной свободной кровати, ни одного дивана. Мартин чувствует себя здесь уже не так скованно, как раньше. Вначале он считал родственников Хетти людьми чересчур шумными, самоуверенными, социально подозрительными и полностью оторванными от реальной жизни. Деньги Серены их всех изнежили и развратили. Теперь он чувствует себя членом семьи: он хочет жениться и иметь еще несколько детей.

Он хочет, чтобы была большая свадьба, собралась вся семья, Хетти в белом платье, гости произносят тосты и пожелания, но понимает, что ничему такому никогда не бывать. “Опасайся горького, а не зарься на сладкое, — говаривала его мать. — И того вам хочется, и этого. А надо по одежке протягивать ножки”.

Мать Мартина выросла в семье католиков, а отец был атеист, никак не хотел идти на собственное венчание, в знак протеста не молился вместе со всеми, не опускался на колени и не пел гимнов, однако кольцо на палец невесты надел и позволил себя благословить. Таково семейное предание Аркрайтов.

Мартин задерживается в редакции. Пятница, вечер. Через два часа надо подписать в печать номер “Деволюции” за нынешний месяц. Он переписывает статью одного из коллег-журналистов о Европе. Надо бы попросить этого коллегу, Тоби Холлидея, исправить все самому, но времени нет. Тоби — один из тех авторов, кто сдает материал в последнюю минуту и тут же выключает мобильный телефон на случай, если вдруг попросят что-то изменить. Если переписанная статья пойдет в печать без его одобрения, Тоби будет бушевать, скандалить, вопить и требовать, чтобы кое-кого повесили за яйца. Яйца в данном случае будут Мартиновы, но выбора у Мартина нет, ответственность за все лежит сейчас на нем: у Гарольда двухнедельный творческий отпуск. Статья Тоби — апология новой Европы, и это прекрасно — “Деволюция” издание проевропейское и словесно-пропагандистски, и идейно-теоретически, однако подать материал надо более тонко, иначе он вызовет только смех. Мартин пробегает глазами строки и правит “исключительно” на “до некоторой степени”, “фантастический” на “удовлетворительный”, “торжество” на “положительный результат”.

Мартин звонит домой сказать, что задержится, и ему отвечает Агнешка своим мягким, с привычно неанглийской интонацией и легким акцентом голосом. Всякий раз, как он слышит этот голос, ему представляется нежная гладкая кожа ее живота и струящиеся под ней мышцы, и он вынужден гнать это видение прочь. Нет, Хетти еще не пришла, а ей, Агнешке, надо идти на курсы английского языка. Китти спит, она ее искупала и уложила. Ну конечно, Агнешка подождет, пока кто-то вернется. К счастью, он слышит, как в дом входит Хетти и, по обыкновению, восклицает: “Ой, неужели опять опоздала?” — и со спокойной совестью возвращается к работе. “Постхристианское общество Европы” превращается в “европейское мультиконфессиональное сообщество”.

Если бы Гарольд собрал все необходимые бумаги и Мартину стали платить немного больше — ведь Мартин, что там ни говори, успешно справляется с работой Гарольда, — они с Хетти могли бы обойтись без Агнешки. Беда в том, что Агнешки всегда слишком много. Ему и приятно ее присутствие, и пугает тот ожог удовольствия, которое он испытывает, слыша ее голос. Он в смятении. Ему вправду хочется остаться иногда вдвоем с Хетти. И с Китти, конечно. Но если за Китти будет ухаживать не Агнешка, а Хетти, Китти очень скоро превратится из спокойного, никогда не плачущего, привыкшего к строгому режиму ангела во плоти в вопящее, вечно всем недовольное и чего-то настырно требующее чудовище, каких во множестве плодят его друзья, прощай тогда домашний мир и покой, Хетти снова начнет ссориться и злиться. Так что придется Агнешке остаться.