Фэй Уэлдон - Ненавижу семейную жизнь

Зовут его Патрик. Родился он в Ирландии. В пятидесятые годы эмигрировал в Ванкувер. Составил состояние на лесозаготовках в Канаде. Он купил и срубил, наверное, не меньше деревьев, чем было звезд на небе, когда на них смотрела в свой плохо настроенный телескоп Сьюзен в наши последние дни в Новой Зеландии; Серена в это время учила уроки, а я лежала и мечтала об этом единственном во всем мире мужчине, именно о нем, сейчас я это поняла.

Он рассказывает мне, что живет в избушке из бревен, но думаю, ее бревенчатость он несколько преувеличивает. Кроме избушки у него есть дворец в Италии, где он устроил интернат для беспризорных детей. Мне кажется, ему стыдно, что он срубил столько деревьев, и сейчас, устав от этой своей деятельности, к которой, кстати, власти проявляют слишком большой интерес, он пытается искупить вину, однако ни за что в жизни в этом не признается. Он не из тех, кто любит говорить о своих чувствах и кто ожидает от других слишком большого уважения к ним. Его чувства касаются только его, он сам с ними разберется.

Он вошел в мою галерею в Бате во вторник в одиннадцать утра и заявил, что хочет ее купить. Не просто картины, а все — здание, принадлежности, оборудование, причем предлагает цену с учетом деловой репутации галереи. Сказал, что ему надоело смотреть на деревья, эти творения природы, хочется чего-то сотворенного руками художника. И художницы, добавил он, искоса взглянув на меня, — вдруг я феминистка. Реакция у него была мгновенная, чего не отнимешь, того не отнимешь. Сразу все просек.

Бат ему понравился, прекрасный город. Если он купит мою галерею, то будет выставлять в ней картины местных художников бесплатно. Мне вспомнились Салли Энн Эмберли и ее продюсер — как все тогда хихикали. Но, может быть, мир повзрослел, и никто теперь хихикать не будет.

Он предлагает мне за все про все 550 000 фунтов. Эта сумма, без всякого сомнения, поможет нам с Себастьяном твердо встать на ноги. Он очень точно определил ее. Примерно такова рыночная стоимость моей галереи, он ее не завысил. Сидел в моей галерее и расписывал мне это совершенно невероятное предложение, попутно сломал стул, на который сел, — дурацкое, хлипкое изделие.

Мы проговорили с ним о жизни, о любви, о судьбе до самого вечера; в семь, когда настало время ужинать, он взглянул на часы и сказал, что уже поздно и он вернется завтра утром. Я заперла галерею, он помог мне опустить на двери решетку и проводил меня до отеля “Ройял-кресент”, где остановился, а оттуда отправил домой на такси. В идеальном мире он должен был бы проводить меня до дому, но, увы, мы живем не в идеальном мире, и он не стал провожать меня, а посадил в такси.

Этот человек сумасшедший, твердила я себе, разве можно жить с мужчиной, который говорит не закрывая рта, и вообще я — Пенелопа, дожидающаяся своего Одиссея, Себастьяна.

Когда на следующее утро я пришла открывать галерею в начале одиннадцатого, он уже ждал там. Сказал, что я опоздала на десять минут и что так дело вести нельзя, лучше уж он купит у меня заведение, и тогда я смогу наведываться сюда, когда мне вздумается. Я ответила “нет”. Он проговорил до одиннадцати — прошли всего сутки с той минуты, как мы впервые увидели друг друга, — потом сказал: “Ладно, хватит болтать” — и замолчал, и мы просто сидели с ним, я что-то делала, встречала покупателей, их было немного, и ни один ничего не купил, а он смотрел на меня и порой улыбался, а я думала: “Разве можно жить с мужчиной, который все время молчит?” У нас уже как-то само собой подразумевалось, что мы будем жить вместе.

Он был женат один раз, его жена умерла. Умерла ровно двенадцать лет назад. Достойный срок траура по жене, с которой прожито тридцать два года, считал он. Этот человек принимал решения, не раздумывая ни минуты. “Сегодня”, — говорил он, и все происходило сегодня. “Это дерево упадет сюда!” — кричал он, указывая рукой направление, и лесорубы отскакивали в сторону, и правильно делали, потому что дерево валилось именно туда и могло бы их раздавить. Наверное, это и есть высшее искусство лесоруба. Плюс умение прыгать с бревна на бревно, когда срубленные стволы сплавляют по реке к порту. Он прихрамывает на левую ногу, и рука плохо сгибается — сорвался в воду, и его зажало между плывущими бревнами.

И вот этот-то человек вошел в одно прекрасное утро в мою маленькую галерею в Бате, увидел женщину в прерафаэлитском облаке седых волос и шифоновых шарфах и мгновенно решил, что она послана ему судьбой разделить его жизнь, потому что время пришло. Почему я? Не знаю. Неужели мы и в самом деле были предназначены друг другу Судьбой?