Фэй Уэлдон - Ненавижу семейную жизнь

Нам не придется глядеть на бетонные стены и колючую проволоку, на это серое тоскливое безобразие — именно уродство тюрем больше всего и угнетает, — слышать лязганье дверей-решеток и топот башмаков по голому полу, далекие звуки сотен телевизоров, передающих разные программы, и отдающиеся от всех стен эхом жуткие вскрики и вой безумных и близких к умопомешательству заключенных.

Вместо всего этого мы скорее всего услышим музыку Вивальди, которая польется из телевизора вместе с обращенным к нам приветствием: “Добро пожаловать в “Амстел”, мисс Холлси-Коу, рады видеть вас нашей гостьей”, “Добро пожаловать, миссис Уотт…”. Как будто это сам телевизор нас знает, любит и хочет окружить вниманием.

Сегодня, когда мы после визита в “Бейлмер” идем к нашему номеру в отеле, коридорный несет за нами две картины Себастьяна — масло, холст в подрамниках, но без рам. Тюремное начальство великодушно позволило нам их забрать. Нам показали их мельком, когда впускали, и сообщили, что мы можем после свидания унести их с собой.

Разумеется, картины проверили и просветили на предмет наркотиков. Наркоторговля процветает не только на воле, но и в тюрьме. На одной картине черная кровать на глухом сером фоне. На другой ярко-красный пластмассовый штампованный стул на еще более глухом и еще более сером фоне. И это Себастьян, который в мрачном расположении духа пишет пейзажи с пышной растительностью, а в бодром — цветущие поля в буйстве красок! Эти вещи для меня полная неожиданность, и они мне определенно нравятся.

— Все, на что я вынужден смотреть, — серое, — говорит Себастьян во время свидания. Его из тюрьмы не выпускают, пусть хоть картины выйдут на волю. — Только серое я и могу писать, да еще какие-то предметы, которые этот цвет перебивают. Мне кажется, моя зрительная память слабеет.

Я напоминаю ему, что неплохо писал стулья и Ван Гог.

— Но не пластмассовые же, — огрызается Себастьян.

Ему сидеть еще год. Он бледный, подавленный, глаза бегают. Он говорит, у всех здесь глаза бегают, потому что все вечно оглядываются. Позднее Серена говорит, что картины напоминают малых голландцев, и мы смеемся не без горечи, — и в самом деле напоминают: все детали тщательно выписаны и проработаны. Я не буду выставлять их в галерее на продажу, сохраним для следующей выставки Себастьяна.

— Скажите, почему вы постоянно совершаете эти короткие поездки в Амстердам и тут же возвращаетесь обратно? — спросил меня недавно подозрительный чиновник иммиграционной службы в аэропорту Схипхол.

— Езжу повидаться с мужем, он сидит в тюрьме, — ответила я.

— Какая вы молодец, — похвалил меня он и улыбнулся удивительно дружелюбной улыбкой; я была тронута и почувствовала себя не столь уж безнадежно опозоренной.

Окажись на моем месте Хетти, она бы сказала: “Езжу повидаться с другом, он сидит в тюрьме”, и это прозвучало бы далеко не так достойно. Но что говорить, ей на моем месте никогда не оказаться.

Барб решила, что она не может рожать ребенка, раз не знает, кто его отец. Выбор сделан, она прервет беременность, но Алистер ничего не знает. Хетти не рассказала об этом Мартину, потому что Барб взяла с нее слово молчать и еще боялась: а вдруг Мартин сочтет своим моральным долгом рассказать обо всем Алистеру.

Хетти с ужасом осознает, что уже в который раз пытается прогнать назойливо преследующую ее мысль: а ведь она не хочет, чтобы кто-то или что-то помешали Барб прервать беременность. Если Барб родит ребенка, она может попытаться переманить Агнешку к себе. Полный абсурд, конечно, у Хетти это просто навязчивая идея. Агнешка всего лишь о-пэр, а Барб по средствам нанять высококвалифицированную, дипломированную няню. И все же Хетти понимает, что если она действительно хочет дать Барб добрый совет, ей надо очень сильно постараться быть беспристрастной и не позволить корыстным интересам взять верх над долгом дружбы.

— Ах, Барб, — говорит она, — ужасно, когда приходится принимать такие решения. Тебе надо попытаться понять, чего именно ты на самом деле хочешь.

Она довольна честностью своей нравственной позиции.

Хетти ходила с Мартином в магазин, и они купили ей кольцо. Она сейчас работает, и они могут себе это позволить. Кольцо не обручальное и не венчальное — она пришла в ярость, когда Мартин предложил ей купить такое, — просто колечко в честь того, что ее красные от домашней работы, изъеденные стиральными порошками и моющими средствами руки опять стали белыми и нежными. Колечко очень простое, стоит около ста фунтов, на средний палец правой руки. Ее пока не повысили, Нил говорит, он должен собрать все бумаги, но пусть Хетти не волнуется, дело на мази.