Эжен Лабиш - Соломенная шляпка и другие водевили

Коломбо (выходит из спальни, слева; кому-то за сценой). Отлично!.. Это будет премило.

Селимар (поспешно захлопывает шкатулку, предварительно сунув обратно письма. В сторону). Ого, никак, мой тесть идет!

Коломбо. Добрый день, Селимар.

Селимар. Мсье Коломбо!.. Что вас привело к нам в такую рань?

Коломбо. Да хотел бросить последний взгляд на то, как вы устроились. (Делает несколько шагов в глубь гостиной, замечает огонь в камине.) Позвольте, да вы, никак, огонь развели… это в августе-то месяце!

Селимар. Да… утро какое-то прохладное.

Коломбо (бросает взгляд на окно). Но вы же открыли окно!

Селимар. Уж очень много было дыму.

Коломбо (замечает шкатулку на столе). Ах, какая красивая шкатулка! (Хочет ее взять.)

Селимар (удерживает шкатулку). Осторожнее: она очень хрупкая!

Коломбо. Пари держу, что это опять сюрприз для дочки.

Селимар. Конечно.

Коломбо. Надо ее положить в свадебную корзинку.

Селимар. Непременно… только попозже… (В сторону.) Когда она будет пуста.

Коломбо. Селимар, вы будете как следует любить мою дочь?

Селимар. Ну конечно, тестюшка.

Коломбо. Боюсь только, не слишком ли вы для нее перезрели!

Селимар. Перезрел?.. Да ведь мне всего только сорок семь лет.

Коломбо. Во-первых, я должен предупредить вас, что Эмма еще совсем ребенок.

Селимар. Я тоже…

Коломбо. Если б вы видели, как она вчера упаковывала своих кукол: она ведь хочет привезти их сюда.

Селимар. Тем лучше, тем лучше! (Доверительно.) А все-таки, между нами, я постараюсь, чтоб она о них забыла.

Коломбо. Как же это?

Селимар. Да так. (Похлопывает его по животу.) Э-эх, папаша Коломбо! (Смеется.)

Коломбо. Не смейтесь так, а то у вас морщинки у глаз появляются.

Селимар (в сторону). Ох, до чего ж он мне надоел!

Коломбо. Видите ли, я человек откровенный. Не скрою: сначала вы мне совсем не понравились. Ну, ни чуточки.

Селимар. Да?

Коломбо. И моей жене тоже…

Селимар. Что же побудило вас в таком случае дать согласие?

Коломбо. Нотариус, когда он сказал нам, что у вас сорок тысяч ливров ренты…

Селимар (уязвленный). Вы очень любезны… Благодарю вас.

Коломбо. Вы не сердитесь?

Селимар. Ну что вы, наоборот.

Коломбо. Вот мы и сказали себе: Селимар не молод… Селимар не красавец… Но молодость, красота — это все преходяще… А вот сорок тысяч ренты при умении вести дела — непреходящи! Я человек, как видите, откровенный!

Селимар. О да!.. К счастью, ваша дочь придерживается иных взглядов.

Коломбо. Это верно. Вы ей нравитесь. Просто не могу этого понять…

Селимар (уязвленный). Что ж тут удивительного? Я нравился многим…

Коломбо (недоверчиво). Вы? Да бросьте!.. С таким-то животом!

Селимар. Но…

Коломбо (отходит в глубину гостиной). Я вас покидаю… Вам еще надо закончить свой туалет… До скорой встречи.

Селимар. До свидания.

Коломбо. Не заставляйте себя ждать: будьте ровно в одиннадцать.

Селимар. Можете не беспокоиться.

Коломбо уходит через дверь в глубине.

Селимар, затем Вернуйе.

Селимар (один). Говорит, что он человек откровенный… А я считаю его просто бесчестным. Он, видно, думает, что я как мужчина уже совсем никуда не гожусь. Умора да и только. Мне так и хотелось показать ему эту шкатулочку… (Открывает шкатулку и достает письма.) Письма мадам Вернуйе… Бедная Элоиза! (Показывает письма.) Это плод пяти лет страсти. Она была из Бордо… и какая красавица! А муж — этакий плюгавенький старикашка. У нее был только один недостаток, но ужасный: как все жители Бордо, она обожала грибы и считала, несчастная, что разбирается в них! Она так любила грибы, что каждое воскресенье мы уезжали утром из Парижа — она, ее муж… да еще маленькая корзиночка… и отправлялись в Медонский лес собирать поганки. А она то и дело вскрикивала: «Ах, вот белый! Ах, вот сыроежка!» и совала все это в свою корзиночку. Вернуйе плелся где-то сзади, далеко-далеко, — очаровательные это были прогулки. Вечером меня приглашали к обеду. Нечего и говорить, что я, конечно, не прикасался к этим ужасным фрикассе на растительном масле, с чесноком. Я не больший трус, чем любой другой, но не люблю есть отраву для крыс… Так что я ел говядину — и до чего же был прав! Однажды вечером, часов в одиннадцать, она сказала мне: «До завтра!» А в полночь я уже стал вдовцом. (Спохватывается.) То есть не я, а Вернуйе. Это перевернуло все мои привычки: мне буквально некуда было деваться по вечерам… Вот тогда-то я и зачастил к Бокардонам, чтобы развлечься. Бедная Элоиза! У нее был прелестный стиль! (Берет одно из писем и с нежностью читает.) «Дорогой друг… не приносите дыни: мужу уже прислали сегодня из деревни». Какая женщина! Обо всем умела подумать. (Берет другое письмо и читает.) «Дорогой друг, завтра у мсье Вернуйе именины, не забудьте прийти с букетом». И назавтра я являлся с букетом и поздравлениями — совсем как школьник. Ну и баловал же я этого муженька! Только что не держал в вате. Утром бегал по его поручениям, вечером играл с ним в домино, каждый день ровно в четыре заходил за ним на службу. Как-то раз у него заболела поясница, — так я его массировал… Правда, Элоиза знала цену моему вниманию, и прочувствованный взгляд был всегда наградой за мои жертвы. Ну хватит, глупо рассусоливать! В огонь их!