Эмэ Бээкман - Чащоба

Они уже основательно проветрили легкие, прежде чем Вильмут остановился в проулке, у двери стоявшего в глубине двора дома, Лео следовал за ним тенью.

В темной прихожей Вильмут зажег спичку, чтобы определить, куда идти. Ощупью, спотыкаясь, они поднялись по узкой винтовой лестнице на второй этаж. Все попрятавшиеся по своим закуткам жители этого убогого домика должны были бы всполошиться от их топота. Гости? В то время это вызывало смех. Дом словно затаил дыхание и со страхом прислушивался: что там за люди? Вильмут постучал в дверь и шепнул, мол, сейчас увидишь мою невесту. В притихшем доме послышались живые голоса. Раздался кашель, прервавшийся разговор снова возобновился, где-то снова принялись разминать картошку.

Они вошли в узкую, перегороженную комнату.

В этой части города в очередной раз не было электричества, в комнате горела свеча.

Невеста Вильмута вскочила из-за стола.

Впоследствии Лео не смог уже ни изменить, ни дополнить свое первоначальное впечатление от невесты Вильмута. Он до сих пор не понял, была ли девушка красивой или дурнушкой. Свеча горела низко, и свет искажал ее лицо. Зато осталось в памяти ярко-розовое ситцевое платье с белым воротником, это детское одеяние словно бы висело посреди сумеречной комнаты, на серой стене распустилась веточка яблони.

И вновь в доме затихли голоса. На этот раз не от страха, а из любопытства. Во все времена люди жаждали знать: а что дальше? Видимо, невеста Вильмута хотела успокоить обитателей дома — в смутные времена можно было всякое предположить — она завела патефон и опустила иголку на пластинку. Предвоенная молодецкая песня разнеслась по всему дому. Все должны были радостно вздрогнуть и почувствовать облегчение.

Лео получил возможность осмотреться. Взгляд скользнул по застеленным солдатскими одеялами кроватям — и вдруг Лео ощутил себя в капкане: на краю кровати сидел седой старый человек и усмехался уголком рта. Благородное лицо старика лишило Лео всякой бравады, он вдруг почувствовал себя скверно, будто у него рукава оказались слишком короткими. Лео кивнул, но это скорее дернулась от испуга шея. Серые глаза мужчины отсвечивали глухой затянувшейся грустью, хотя он по-прежнему старался сохранять дружеское выражение лица. Из-за перегородки вышла старая женщина, рука ее легонько скользнула по щеке, будто у нее болели зубы. Она не отвела за уши свои растрепавшиеся волосы. Ее мрачный взгляд перескакивал с одного молодого человека на другого. Лео и Вильмут встали и поклонились. Женщина поставила на стол чашки; Лео понял, что к его другу здесь относятся уважительно. А поэтому держался прямо и старался не подвести Вильмута.

Невеста Вильмута предложила карамель в стеклянной вазочке — конфеты выдавались взамен нормированного сахара, к чаю они вполне годились. Сиплая музыка патефона — слова жизнерадостной песни все кружили по лунному свету и лестнице, что вела на сеновал, — вызывала воспоминания о былых деревенских гулянках, и Лео почувствовал себя еще более стесненно.

Вильмут был тут далеко не впервые.

В паузах между музыкой и громкой песней он хвастливо рассказывал о своем богатом хуторе. Словами из школьной хрестоматии Вильмут описывал свою мать, у которой, кроме работящих рук, было золотое сердце. Не забыл при этом заметить, что ему пора брать в руки бразды правления, отец стал прихварывать.

Лео с любопытством слушал друга. Небо над родным краем было затянуто мрачными тучами, но тамошних людей, казалось, уже не терзали страдания, сомнения, и жизнь у них все более преуспевала. Самоуверенные байки Вильмута одним махом выкашивали тернии бытия. Он и не заикнулся о том, что сложные обстоятельства изгнали его из дома и вынудили затеряться среди городского люда. Нет, лишь жажда познания толкала молодого человека взглянуть на мир, еще успеется посидеть на хозяйском троне у себя на хуторе. Несмотря на свое красноречие, Вильмут не напускал тумана, здешней семье должно быть ясно, что у Вильмута вполне серьезные намерения. Он бы давно махнул рукой на город, если бы в его родных краях нашлась подходящая девушка, достойная того, чтобы восседать рядом с ним на кожаной подушке в рессорной коляске.

Лео держал язык за зубами и со страхом вопрошал себя: что это Вильмуту взбрело в голову? Куда он думает девать жену? Зачем он охмуряет этих тихих людей?

Ощущение неловкости парализовало Лео. Губы одеревенели, словно это он вместо Вильмута молол чепуху и был за это наказан. Умудренный старик, сидевший на краю кровати, смотрел на Вильмута с нескрываемым презрением, будто видел перед собой пошлый базарный балаган. Нахрапистость Вильмута ошеломила Лео, друг, казалось, приторговывал в корчме служанку, которая возбуждала его и которой он надеялся обладать. Или он действительно втюрился по уши, что утратил чувство реальности?