Эмэ Бээкман: Чертоцвет. Старые дети [Романы]

Ява волочила корыто. Крупный дождь барабанил по ее спине. Она тянула изо всех сил, набухшее корыто то и дело норовило зарыться прямо в грязь.

Яве казалось, что ее уже неделями, как щепку, носит вода, одежда уже давно не защищала ее. Вода владычествовала повсюду, от нее не было спасения. Венец лета затонул в дождях. Вечерами, когда хворост в очаге полыхал сильным и недолгим пламенем, дрожащие дети грелись у огня, над их лопатками — светлые облачка пара. Ява развешивала одежду у огня сушиться. Ее полотняная рубаха в вытертых местах просохла и была на ощупь как короста. Шерстяная юбка обвисла и стала теплой, как только что содранная шкура зверя.

Ява выпрямилась и посмотрела в сторону избы. Грязь засасывала замерзшие ноги. Вязкая земля норовила заглотнуть человека в свое темное чрево. Низвергающийся с неба дождь давил на плечи. Все должно было сгинуть в этом бездонном омуте. Уже давно и изба не давала надежной защиты от дождя. Истлевшая солома крыши осела под тяжестью воды, дождь разрушал ее. Вода забиралась в соломины, расщепляла их и разметывала в стороны. Дом походил на больную скотину, которая линяла и клок за клоком скидывала свою шерсть на землю, где ее втаптывали в грязь. Ява прищурилась. Обрешетины выпирали из общипанного гребня крыши, словно позвонки из старчески рыхлой кожи. Уже долгое время струйки дождя просачивались сквозь крышу и впитывались в потолочные балки. К ночи все впадины и выемки на потолке набухали до отказа, и вода, словно прорвав плотину, стекала вниз, проникала в постели, скоплялась в щелях пола, барабанила по крышке сундука с приданым, будто требовала ответа — есть ли в этом доме хоть еще одно непрогнившее место?

Ява нарезала еловых веток и устлала ими пол комнаты. В сыром помещении распространился терпкий запах смолы. Еловые иглы кололи ступни ног. Вода, капающая с потолка, просачивалась сквозь игольное сито и уходила под пол. Как долго еще ложе дома в состоянии будет глотать воду? В горле земли плескалась промоина, полная до краев.

Ява шла, движимая необходимостью действовать, и тащила корыто к кромке воды, чтобы переправиться на другой берег. Дождь хлестал ее, и она в колебании остановилась. Когда грязь стала сжимать ей икры, она одну за другой оторвала ноги от клокочущей земли и, с трудом удерживая равновесие, сделала несколько шагов в сторону.

На другой берег? Где он, собственно, обретается? С каждым днем вода поднималась все выше, ползла вперед, распространялась, затопляя все новые полоски поля и луга, и упорно осаждала лоскуток двора. Да и колодец, в свою очередь, выжимал воду наверх, меж его закраин плавали большие пузыри, похожие на мертвые бычьи глаза. Источники на краю болота не хотели быть затоплены и искали выхода в стороне, в самом сердце деревни. Быть может, в одну из ночей вода поднимет строения на свой гребень? Ветер подтолкнет их и унесет в неизвестность. Ява никогда не видела моря, но когда говорили: открытое море, в ее душе начинало трепетать какое-то непонятное ей самой чувство.

Злой дождь поглотил летнее тепло. Сырые от мокряди дни поневоле тянулись в осень. В одно из утр водные равнины покроются тонкой пленкой льда, меж сугробов забродит сумрак и солнце закроет глаза.

Если люди выдюжат до тех пор. А что будет после?

Вода спугнула полевых мышей к домам. Днем они хоронятся под кучами хвороста, а с наступлением темноты шныряют по двору, пищат от голода и норовят прошмыгнуть через порог в дом. На дворе все до единого зеленые стебельки ощипаны овцами. Каждое утро корова, которую никто не подгоняет, бредет по воде до лесной опушки и там языком слизывает с деревьев листья. К вечеру она возвращается по грудь в воде и, отдуваясь, взбирается на берег. Из-под копыт брызжет грязь, тяжела поступь измученной скотины. Пошатываясь, она добирается до колодца и, опустив голову, ждет, когда ее подоят. Животное знает свой долг.

Ява считала, что только сочувствие поддерживало в Мирт искру жизни. Всегда, когда жесткая ладонь Явы касалась порожнего вымени Мирт, она поворачивала голову, и в ее взгляде вместе с грустью дрожало что-то мутно-серое, словно в самую глубину ее глаз проник дождь. Каждый из детей получал по глотку молока, так Мирт не давала им совсем обессилеть, хотя, сама уже не могла даже мычать.