Дмитрий Добродеев - Каирский синдром

Наконец подъезжает залатанный старый «Форд». В нем — кривой небритый водитель.

— Знаешь, где тут заведение поприличнее?

Шофер кивает.

Едут долго. Дорога не освещена, и кажется, что хибары никогда не кончатся.

Их путешествие заканчивается за Каиром. Домов нет, только пустыня.

Шофер выключает мотор, свистит. Из придорожного кустарника выходят подозрительные типы.

Хобсон не понимает в чем дело. Он даже не сопротивляется, когда его бьют дубинкой по голове и волокут в пустыню. Там у него выгребают все из карманов и, еще живого, зарывают.

«Иногда я поднимаюсь на террасу моего дома в коптском квартале, чтобы увидеть первые лучи солнца: они озаряют долину Гелиополиса и склоны Мукаттама, под которым располагается Мертвый город. Это прекрасное зрелище, когда заря понемногу окрашивает купола мечетей и изящные арки могил последних трех халифов, а также султанов, которые правили Египтом с 1000 года».

Так писал Жерар де Нерваль, путешествуя по Египту в 1843 году.

Мертвый город — старое мусульманское кладбище на северной окраине Каира. В 71-м я каждый день проезжал мимо, по пути на Мукаттам, и наслышался про него. Что это — безумное, страшное место, где на могилах роется городская беднота, где рыщут бездомные собаки и витает дух усопших. Так ни разу и не решился заехать. А сегодня, когда ехал на такси из Замалика в Гелиополис, предложил шоферу срезать дорогу через Мертвый город.

Это место меня удивило — спокойным, почти ухоженным видом. После страшных хибар в бедных каирских кварталах Мертвый город выглядел вполне прилично. Настоящие аллеи, семейные участки, огороженные каменными заборами… Внутри стоят нормальные арабские дома, в них — гробницы. Во двориках — часовни, башенки для духов. Есть даже настоящие мечети и мавзолеи.

По пятницам родственники приходят на могилы и устраивают пикники.

Хоронят здесь давно — со времен фатимидских халифов.

Не менее шести соток занимает густо заросший участок Даулята Эфенди Мостафы Рияд Паши — богатого негоцианта эпохи хедива Исмаила. Его покой охраняет детина с мушкетом.

Столетиями в Мертвом городе хоронили зажиточных египтян. Однако в последние годы здесь поселились десятки, если не сотни тысяч — бездомных. И выгнать их невозможно. Они сушат на надгробиях белье и сооружают голубятни — себе и соседям на прокорм. Повсюду ходят курицы, деды в галабиях сидят на корточках и пьют кофе.

Заглянул в один дворик: кривая старуха в тюрбане курила кальян, возлежа на погребальной плите. Подмигнула мне единственным глазом.

Сунулся в другой: подростки гоняли шары на новеньком суконном столе, настоящем. Помахали мне киями.

На перекрестке торговец продавал арбузы. Я вылез из машины, взял один и спросил сколько стоит. Он заломил астрономическую цену — около десяти долларов.

Я выругался:

— Яхраб бейтак! Кус уммак! (разграбь твой дом, мать твою так!) Я же — хабир русий. Мы за тебя, блин, проливали кровь. А ты…

Шофер пришел ко мне на помощь, обозвал торговца бандитом и бросил арбуз на землю. Арбуз раскололся, и цвет его мне не понравился.

Мальчишки с любопытством наблюдали: почему пожилой иностранец ругается на местной мове?

А мне было весело.

Мы покинули Мертвый город. Я был приятно удивлен, как здесь спокойно и семейственно. Ухоженные надгробия, играют дети, курят кальяны старики. Извечный египетский оптимизм. И синее небо, где зависли грифы.

Даже здесь жизнь не так страшна, как в наших российских спальных районах, где загажены подъезды, курит во дворах шпана и разносятся пьяные крики. Откуда в России чувство безысходности? Наверное, дело не в бедности, а в климате и психологии.

Побывал в христианском местечке Вади-Натрун, в монастыре Дейр эс-Сурьяни. Коптские монахи в чепчиках. Прихожане оставляют обувь перед церковью. Почти никто не крестится. Женщины подвывают и улюлюкают по-арабски. Молятся лицом к Востоку.

Это монастыри III–IV веков, на пять веков старше Клюни и древнейших европейских аббатств. Здесь можно увидеть истинное восточное христианство, без сложных ритуалов и церковной иерархии. Без напыщенных проповедей и буржуазных подарков на Рождество. Таким оно было, пока европеец не вошел в церковь в сапогах.

Египетские христиане смиреннее и проще. Они не задают лишних вопросов.

Лишь посетив старые коптские монастыри в Вади-Натруне, можно понять изначальное христианство. Это добрая восточная религия. Чуть ближе к ним — православные, намного дальше — католики, и совсем далеко от изначальной идеи христианства — протестанты. Отдаление от первоначального духа — укрепление люциферического начала, звериного индивидуализма западного образца. Протестантизм американского же разлива — де-факто возврат к Ветхому завету. Это они и сами не скрывают.