Фред Саберхаген - Брат Берсеркер (Брат Убийца)

– Мы так предполагаем.

– Завтра посчитаю всех и... Погодите.

В проеме входа в келью шевельнулась фигура, темнее, чем сама ночь. Монах с капюшоном на голове, безликий во мраке. Монах сделал полшага в келью и замер.

Деррон окаменел, вспомнив плащ с капюшоном, которого лишился убитый Амлинг. Рука судорожно сжала посох. Но он не знал, кто стоит в дверях. И если бы это был берсеркер, на таком расстоянии он всегда успел бы вырвать посох и сломать его до того, как Деррон успел бы прицелиться...

Прошла секунда, потом монах – если это был монах! – что-то пробормотал, может, извинение за вторжение в занятую келью, и канул в темноту так же бесшумно, как и появился.

Деррон полулежал, опираясь на локоть, сжимая бесполезное оружие. Он доложил Сектору о том, что произошло.

– Помни, он не осмелился убить тебя. Стреляй только наверняка.

– Понял. – Деррон снова лег и вытянулся во весь рост. Но чувство уюта ушло с последними каплями дождя и надежда на возрождение оказалась неправдой...

Чья-то рука разбудила Винченто. Он увидел голые стены, влажную солому, на которой спал, и почувствовал тошнотворный приступ ужаса. Он в темнице Защитников Веры – случилось худшее! Стало еще страшнее, когда он увидел монаха в капюшоне. В окошко сочился свет луны... видно, дождь кончился...

Дождь? Ну да, он еще в пути, едет в Святой Город, суд еще не начался! От облегчения Винченто даже не рассердился за то, что его разбудили.

– Что вам нужно? – пробормотал он и сел на узкой, как полка, кровати, поплотнее закутался в дорожное одеяло. Слуга Вилл храпел, свернувшись на полу.

Из-за капюшона лица ночного гостя не было видно.

Голос его был как погребальный шепот.

– Мессир Винченто, завтра вы должны один прийти в собор утром. На пересечении нефа и трансепта вы получите добрую весть от высокопоставленных друзей.

Винченто не понимал, что это может значить. Неужели Набур или, возможно, Белам, посылают ему знак снисхождения? Это не исключено. Но вероятнее, очередная хитрость Защитников Веры. Человек, вызванный на трибунал, не имел права обсуждать трибунал с посторонним.

– Хорошая новость, мессир. Приходите и будьте терпеливы, если придется обождать. Пересечение нефа и трансепта. И не пытайтесь узнать, кто я по имени или в лицо.

Винченто хранил молчание, решив себя не выдавать.

А посетитель передав послание, растворился в ночи.

Во второй раз Винченто проснулся, прервав приятный сон. Ему снилось, что он вернулся в поместье, которым его некогда одарил сенатор родного города, что он лежит в безопасной теплой кровати и его согревает тело любовницы, уютно устроившийся рядом. На самом деле этой женщины давно нет с ним, женщины вообще не имели уже особого значения для Винченто, но поместье оставалось на старом месте. Если бы ему только разрешили с миром вернуться домой!

На этот раз его разбудило прикосновение солнечных лучей, пучком пробившихся в келью сквозь высокое узкое оконце в стене коридора напротив кельи. Он лежал, вспоминая ночного гостя, – не сон ли это был? – а солнечный сноп постепенно переместился в другое место и стал вдруг золотым кинжалом утонченной пытки, и тогда все другие мысли покинули Винченто.

Он оказался перед маятником выбора. Его ум мог качнуться – "тик" – в одну сторону и прозреть позор проглоченной правды, унижение отречения. Но качнув мысль в другую сторону, – "так" – он наталкивался на агонию мучений в "сапоге" или на "полке", или медленного гниения в подземном мешке.

Не прошло и десяти лет с тех пор, как Защитники Веры живьем сожгли Онадроига на Большой площади Святого Города. Конечно, Онадроиг был больше поэтом и философом, чем ученым. Многие ученые считали его еще и сумасшедшим, фанатиком, взошедшим на костер, но не отрекшимся от своих теорий! И какие теории владели им!

Он верил, что Святейший был всего-навсего волшебником, что когда-нибудь глава дьяволов будет спасен, что в космосе бесконечное число миров, что на самих звездах живут люди.

Ни в писаниях, ни в природе не было ни малейшего подтверждения этих абсурдных идей. Белам и остальные спорили с еретиком семь лет, пытались переубедить Онадроига, но напрасно.

Для Винченто грубая телесная пытка была пока лишь далекой угрозой. Ему нужно выказывать слишком продолжительную и наглую непокорность, чтобы спровоцировать Защитников Веры на пытку. Но угроза витает в воздухе, и на трибунале его припугнут, покажут инструменты. Все это ритуал, не более, но может перейти и в нечто большее, чем ритуал: они с искренней грустью скажут, что обвиняемый отказался уступить мягким средствам убеждения и вынудил их прибегнуть к более суровым мерам, во благо его бессмертной души и защиты Веры.