Сергей Лукьяненко: Войны Сорока Островов

– Что тебе нужно? – уже спокойнее поинтересовался я.

– Ты один? – словно не слыша вопроса, спросил Говорящий. – Мне бы не хотелось сцепиться с твоей собакой, если ты вдруг потеряешь благоразумие.

– Айлок на псарне, – зачем-то ответил я. – Ты же знаешь законы.

– Знаю. Иногда я их даже придумываю, – Говорящий уселся на край моей кровати, покосился на бурлящее в стакане вино, потом перевел взгляд на меня.

– Как вы себя чувствуете, Влад? У меня есть порошок, который поможет снять…

– Не надо.

– Как угодно, Влад. Я прошу уделить мне время разговора. Немного времени. Если же мой визит настолько огорчителен… Что ж, я уйду.

Меня начало разбирать любопытство. Ради чего Говорящий с Богами нарушил нормы приличия и законы, что привело его к менестрелю? Понимая, что глотаю наживку, я махнул рукой.

– Ладно, говори.

Пока я закрывал окно и убирал гитару в чехол, Говорящий молчал. Лишь дождавшись, пока я устроился в кресле, мягком и с подлокотниками – щедрость гайда Ириана заслуживает отдельной баллады, Говорящий с Богами негромко произнес:

– Влад, ты любишь жизнь?

Вот так вопрос. Я хрипло рассмеялся, с тревогой ощутив, что надсадил горло сильнее, чем казалось.

– Конечно. Что за чушь?

– Я имею в виду не твою жизнь, и даже не свою. Речь о гораздо более серьезном. О нашем мире, о Бессмертных Гайдах и воинах, о беспамятных рабах, о менестрелях и Говорящих с Богами. О всех нас. Ты любишь людей?

Мне вдруг захотелось перевести разговор на другую тему. Почему-то мне казалось, что Говорящий еще не решил, рассказать ли мне все, или провести разговор на тонкой грани туманных намеков. И я был почти уверен, что истинная причина его прихода мне не понравится.

Но я менестрель. А работа менестреля – не только петь чужие песни, но и слагать свои. Уворачиваясь от правды песню не сложишь.

– Больше люблю, чем ненавижу, – сказал я наконец. – Есть исключения, но они зависят от человека, а не от цвета его плаща или места в Острове.

Я сразу же понял, что ответил правильно. Говорящий с Богами кивнул и начал отстегивать свою серую маску.

– Не отворачивайся, – предупредил он. – Когда мы перестаем слушать богов и говорим сами, мы открываем лица и называем истинное имя.

– Не знаю такого обычая, – чувствуя, что окончательно трезвею, признался я. Даже такая мелочь позволит сложить красивую песню, если, конечно, Говорящий не потребует сохранить ее в тайне.

Но тот не собирался требовать молчания. Лишь потом я понял, что перед тем, что мне предстояло услышать, мелкие тайны не имели никакой цены.

– Мы редко говорим с людьми, – сказал он, бросая на столик небрежно смятую маску. – Меня зовут Аскин.

Я знал наречие львалийцев, и слегка улыбнулся такому имени. Но Аскин уже продолжал:

– Десять лет, как ты стал менестрелем, Влад. А я видел тебя еще в пору ученичества.

Вглядевшись в лицо Аскина я пожал плечами. Ему было уже лет шестьдесят, если не больше, и он, конечно же, мог знать меня хоть с пеленок. Но я не помнил его лица. А серые маски Говорящих надежно хранят тайну. Он мог встречаться мне хоть каждый день, я не отличил бы его от других, облаченных в серое и бормочущих себе что-то под нос фигур.

– Иногда я специально наблюдал за тобой, – продолжил Аскин. – Ты заинтересовал меня, когда не стал брать меч. Помнишь?

Ха! Помню ли я, как изменилась вся моя жизнь? Мне двадцать пять, сегодня я должен расстаться с детством и стать… ну, конечно же, воином! Кем еще может стать сын, пусть и младший, гайда Рея? И что сложного в испытании: связанный пленник, вражеский воин, застигнутый на наших землях, и меч в моей руке. Я ведь давно учился владеть оружием. И у меня хватает сил разрубить муляж из сырой глины на твердых деревянных прутьях. Человека разрубить так же просто, говорит мой отец, огромный веселый мужчина, с начала времен правящий Островом Рея. Возраст не позволяет ему самостоятельно вступать в бой, те, кому больше пятидесяти, не дерутся мечами. Он полководец, но рука его твердо держит клинок. Так же как и моя… Почему же я не могу поднять меч, глядя на своего ровесника, неподвижно стоящего передо мной, не опускающегося до постыдных просьб о пощаде? И вот уже с лиц сидящих в турнирном замке сползают улыбки. Здесь и старики вроде отца, и мои сверстники, и несколько Говорящих с Богами. Значит, среди них был Аскин? Потом отец зло кричит мне: “Бей!”, а я мотаю головой и роняю меч. Меч, который мне больше не дано взять в руки. Отец поднимает клинок, его лицо бледное и несчастное. Я опозорил весь род Рея. И тут один из Говорящих с Богами вскакивает и начинает свой диалог с невидимым собеседником…