Чак Паланик - Удушие

– Ага, – подтверждает Дэнни, кивая. – Я Виктор.

Он начинает отбирать кусочки с плоскими краями.

– Эта синяя часть по идее небо или вода? – интересуется.

А мамины старческие голубые глаза наполняются слезами.

– Виктор? – спрашивает она.

Прочищает глотку. Таращась на Дэнни, говорит:

– Ты здесь.

А Дэнни продолжает разгребать пальцами кусочки головоломки, выбирая те, что с плоскими краями и откладывая их в сторону. На щетине его бритой головы остались кусочки белого пуха от красной клетчатой рубашки.

И старческая мамина рука скрипит через стол, накрывая ладонь Дэнни.

– Так рада тебя видеть, – говорит она. – Как ты? Так давно не виделись.

Слезинка вытекает у неё из-под глаза и следует по морщинам в угол рта.

– Боже, – отзывается Дэнни, отдёргивая ладонь. – Миссис Манчини, у вас ледяные руки.

Моя мать отвечает:

– Прости.

Чувствуется запах какой-то закуски, вроде капусты или фасоли, которую здесь разваривают в кашу.

Всё это время продолжаю торчать рядом.

Дэнни выкладывает из кусочков несколько дюймов края. Спрашивает меня:

– Так а когда мы встретим твою ту самую замечательную докторшу?

Мама спохватывается:

– Ты же ещё не уходишь, правда? – смотрит на Дэнни мокрыми глазами, и её старческие брови встречаются над переносицей. – Я так по тебе скучала, – говорит она.

Дэнни отзывается:

– Эй, братан, нам подфартило. Вот уголок!

Трясущаяся как у пьяницы мамина старческая рука с дрожанием поднимается и подбирает комок красного пуха у Дэнни с лысины.

И я вмешиваюсь:

– Простите, миссис Манчини, – говорю. – Вы, случайно, ничего не собирались рассказать вашему сыну?

Моя мама молча смотрит на меня, потом на Дэнни.

– Побудешь тут, Виктор? – спрашивает. – Нам надо поговорить. Мне так много всего нужно объяснить.

– Так объясните, – советую я.

Дэнни отвечает:

– Это, кажется, глаз, – говорит. – Так здесь что, по идее, чьё-то лицо?

Мама поднимает трясущуюся руку открытой ладонью в мою сторону и просит:

– Фред, всё только между мной и моим сыном. Это важный семейный вопрос. Пойди куда-нибудь. Иди посмотри телевизор и дай нам пообщаться наедине.

А я пытаюсь сказать:

– Но…

Но мама повторяет:

– Иди.

Дэнни говорит:

– Вот ещё уголок.

Дэнни выбирает все кусочки с синевой и откладывает их в сторону. Все кусочки одинаковой стандартной формы – жидкие крестики. Расплавленные свастики.

– Иди лучше взамен попробуй спасти ещё кого-нибудь, – говорит мама, не глядя на меня. Смотрит на Дэнни и продолжает. – Виктор пойдёт разыщет тебя, как только мы закончим.

Она наблюдает за мной, пока я не отступаю аж в коридор. После этого говорит Дэнни что-то, чего мне не расслышать. Её трясущаяся рука тянется и трогает блестящую синеватую лысину Дэнни, касается её прямо за ухом. В месте, где прекращается рукав пижамы, старческое её запястье кажется жилистым и тонким, коричневого цвета, как жаренная шейка индейки.

По-прежнему зарывшись носом в головоломку, Дэнни передёргивается.

Меня накрывает запах, – запах подгузников, и надтреснутый голос позади заявляет:

– Ты тот, кто во втором классе швырнул в грязь все мои учебники.

По-прежнему наблюдая за мамой, пытаясь разглядеть, что она говорит, отзываюсь:

– Да вроде бы.

– Что же, значит, ты наконец сознался, – произносит голос. Женщина, похожая на сушёный грибок, берёт меня под руку своими костями.

– Пошли со мной, – командует она. – Доктор Маршалл очень сильно хотела с тобой пообщаться. Где-нибудь наедине.

На ней надета красная клетчатая рубашка Дэнни.

Запрокинув голову, свой маленький чёрный мозг, Пэйж Маршалл указывает на бежевый сводчатый потолок.

– Когда-то здесь были ангелы, – сообщает она. – Говорят, они были потрясающе красивые, с крыльями из перьев и с настоящими позолоченными нимбами.

Старуха привела меня в большую часовню Сент-Энтони, большую и пустующую с тех времён, когда это был женский монастырь. Одна стена – витражи из десятков самых разных оттенков золотого. Всю другую стену занимает большое деревянное распятие. Между тем и другим стоит Пэйж Маршалл в своём больничном халате, который отсвечивает золотом под маленьким чёрным мозгом её волос. Она смотрит вверх через надетые очки в чёрной оправе. Вся чёрная с золотым.

– По директивам II Ватиканского устава, – рассказывает она. – Церковные стенные картины зарисовали. Фрески и ангелов. Извели большую часть статуй. Все те невероятные таинства веры. Всё исчезло.