Надежда Нелидова: Мачо

Скоро муж уехал в командировку, и Елена Андреевна решила, что час пробил. В тот же вечер она выбросила матрасик. Позвоночник ни в коем случае не должен прогибаться – об этом в первую очередь предупреждала балерина. Девочка осталась лежать почти на голых досках, и ей, наверно, было холодно, но она восприняла это стоически, как маленькая спартанка.

Девочка была очень пухленькая, ее с малых лет нужно было приучать к диете. Елена Андреевна предупредила домработницу, что сама займется кормлением дочки. Отмеривая, она давала ей примерно четверть положенной порции. Девочка и это недоедание изо дня в день приняла без плача.

Однажды Елена Андреевна отвернулась, чтобы поставить на стол бутылочку с кашкой (только что она мягко и настойчиво высвободила бутылочку из напрягшихся ручонок). А повернувшись, увидела, что девочка загадочно, как ей показалось, смотрит на нее черными глазами. Елене Андреевне стало не по себе: полчаса назад она с Лидией Михайловной на кухне кушала пончики, запивая водой с сахаром (чай и кофе она никогда не пила, чтобы не потемнела кожа). Дочь показалась ей мудрым взрослым человеком, понимающим, какие опыты производит над ней маленькая белолицая женщина, пользуясь ее спеленатым бессилием. Так показалось Елене Андреевне, и она на минутку пришла в ужас. Но опытов не прекратила – ей хотелось довести дело до конца.

На следующий день, когда балерина ушла, в очередной раз повыкручивав ручки и ножки девочки, Елена Андреевна снова поймала на себе пристальный взгляд черных глазок. И снова, ужаснувшись, подумала, что в ее дочери, по-видимому, живет старый мудрый человек, знающий то, чего не знала Елена Андреевна. Если множественность жизней и переселение душ были возможны, то Елена Андреевна и ее дочь, несомненно, встречались в предыдущей жизни, имели близкие отношения, и в той жизни они были ровесницами, или даже дочь была старше ее, и была свидетельницей какого-то преступления, совершенного Еленой Андреевной в той жизни, и была ее суровой судьей. А в этой жизни они были Елена Андреевна и дочь.

Их с балериной действия не могли остаться незамеченными для домработницы. Та донесла мужу, на днях вернувшемуся из командировки.

Вечером Елена Андреевна сидела в детской, натянутым махровым полотенцем, по очереди окунаемым в тазики с горячей и ледяной водой, похлопывала по шее. Она должна была произвести ровно сто хлопков.

За ширмой в кроватке лежала дочь. Елена Андреевна чувствовала, что та не спит. Муж, войдя в детскую, спросил спокойно:

– Ты кормила Люду?

– Разумеется, – она пожала плечами, продолжая массаж. Муж кивнул. Прошел за ширму и вынес оттуда девочку. Дочь, обняв его шею руками-прутиками, не отрывала темных, по-женски загадочных глаз от Елены Андреевны. Девочка была легонькая – рука у мужа казалась поддерживающей пустоту. Он крикнул в соседнюю комнату:

– Лидия Михайловна, возьмите девочку.

Затем запер дверь на ключ и ключ положил в карман. Елена Андреевна, трусливо втянув голову в плечи, смотрела на него снизу вверх.

Муж шагнул к кроватке, скатал тонкий, как листок, матрасик, с силой швырнул его на пол. Затем с грохотом рванул, выдвинул ящик туалетного стола и вынул поочередно: проволочный ошейник, разные выточенные из дерева и металла приспособления, станочки, принесенные балериной. Последними вытащил почти полную бутылку с еще неостывшей едой. И другие бутылки с прокисшими, холодными пюре и кашками, которые Елена Андреевна не успела вылить в унитаз. Он молча по очереди показал все это жене. Он шагнул к ней, выдернул мокрое полотенце и хлестко ударил полотенцем по щеке… Елена Андреевна закричала. Муж брезгливо сказал:

– Хоть сейчас не ври, тебе не больно.

Он размашисто походил по комнате, пытаясь успокоиться.

– Сегодня был доктор. Девочка истощена… Она уже плакать не может… понимаешь ты, плакать не может! Дрянь такая! Ты не отпирала двери патронажной сестре, наврала ей, что увезла Люду на дачу. Наврала, не отпирайся!

Челюсти у него прыгали, он всхлипывал, по его трясущимся щекам, по носу текли слезы, он морщился. Елена Андреевна сидела, втянув голову в плечи, и снизу вверх смотрела на мужа. Она никогда не видела мужчин плачущими, тем более его – сурового, седого, величественного. «Ты… Вы страшная, гнусная женщина!» – сказал он.

На следующее утро за завтраком, не глядя на жену (она решила выглядеть потерянной и жалкой, минимум косметики):

– Вероятно, вы понимаете, ваши дикие фантазии… а также ваши любовные похождения пятилетней давности на даче у Юрицких (Боже, откуда он узнал?! Или знал, но молчал?)… – у него дернулись бритые губы. – Дочь останется со мной, – сказал он после долгого молчания.